Смерть в чужой стране - Донна Леон

— Устал? — спросила она.

Он кивнул, внезапно ощутив такую усталость, что даже языком трудно было пошевелить.

— Ну ладно. Пойдем со мной, сыграем еще раз в рулетку, а потом домой.

Он повернул голову, открыл глаза и улыбнулся.

— Я люблю тебя, Паола, — сказал он, потом наклонил голову и выпил граппы. Сколько лет прошло с тех пор, как он впервые произнес эти слова? Он взглянул на нее чуть ли не робко. Она усмехнулась, наклонилась и поцеловала его в губы.

— Пойдем, — сказала она, вставая и протягивая ему руку. — Давай потратим эти деньги, а потом двинем домой.

В руке у нее были пять фишек, каждая стоимостью в пятьдесят тысяч лир. Это означало, что она выиграла. Она протянула ему две фишки, остальные оставила себе.

Когда они вернулись в главный игорный зал, им пришлось немного подождать, прежде чем удалось протиснуться к столу с рулеткой, а когда они оказались там, он переждал два захода, пока, по непонятной для него самого причине, не почувствовал, что теперь настал подходящий момент. Положив фишки одну на другую себе на ладонь, он не глядя опустил их на стол, потом посмотрел и увидел, что они легли на цифру 28, — цифра эта не имела для него никакого значения. Паола поставила свои на черное.

Крути, смотри, жди, и как он и ожидал, шарик выкатился прямо на нужное место под цифрой 28, — он выиграл более трех миллионов лир. Почти месячное жалованье, летний отдых для всех них, компьютер для Кьяры. Он смотрел, как лопаточка крупье подлетела к нему, подталкивая фишки по фетру, пока они не остановились перед ним. Он сгреб их, улыбнулся Паоле и закричал по-английски так громко, как в этом Казино на его памяти никто не кричал: — Hot damn!

На следующее утро он не пошел в квестуру, решив отправиться к поезду на Виченцу прямо из дому. Но майору Амброджани он все-таки позвонил и попросил прислать за ним машину к вокзалу.

Когда поезд пересек дамбу и отъехал от города, он посмотрел вдаль и увидел горы — в последнее время их редко бывало видно, — еще не заснеженные, но ему хотелось надеяться, что скоро они покроются снегом. Уже третий год подряд стояла засуха, весной выпало мало дождей, летом вообще ни одного, а осенью урожай оказался плохим. Фермеры возлагали надежды на зимние снегопады, и Брунетти припомнил поговорку крестьян из Фриули, мрачных, трудолюбивых людей: «Sottolaneve, pane; sottolapioggia, fame».[22]Да, зимние снега приносят хлеб, потому что медленно превращаются в воду в пору роста растений, а вот дождь, который быстро проходит, приносит голод.

Сегодня он не стал брать с собой портфель, ежедневно находить пакеты с кокаином ему вряд ли грозит, зато он купил газету на вокзале и прочел ее всю, пока поезд вез его по плоской равнине Виченцы. Сегодня никаких упоминаний о погибшем американце, его место заняло преступление, совершенное по страсти в Модене, там дантист удавил женщину, которая отказалась выйти за него замуж, а потом застрелился. Остаток пути он читал политические новости и узнал для себя столько же нового, когда прибыл в Виченцу, сколько знал, когда выезжал из Венеции.

Тот же водитель ждал его у вокзала, но на этот раз он вышел, чтобы открыть Брунетти дверь. У ворот он остановился, не дожидаясь, пока его попросят об этом, и подождал, пока карабинер выпишет пропуск Брунетти.

— Куда бы вам хотелось поехать, синьор?

— Где находится санитарная инспекция? — спросил Брунетти.

— В больнице.

— Значит, едем туда.

Водитель повез его по длинной главной улице базы, и Брунетти опять показалось, что он попал в другую страну. По обеим сторонам улицы росли сосны. Машина проезжала мимо мужчин и женщин в шортах, которые либо катили на велосипедах, либо толкали перед собой тележки с младенцами. Неуклюже подпрыгивали любители бега трусцой; за окном машины промелькнул даже плавательный бассейн, полный воды, но пустой, без купальщиков.

Водитель остановился перед очередным безликим бетонным зданием.

«Полевой госпиталь Виченцы», — прочел Брунетти.

— Вам сюда, синьор, — сказал водитель, въезжая на стоянку, снабженную знаком «для инвалидов», и выключая двигатель.

Войдя в здание, Брунетти оказался перед низким, изогнутым дугой столом регистратуры. Молодая женщина посмотрела на него, улыбнулась и спросила:

— Да, сэр, могу я вам помочь?

— Я ищу отдел санитарной инспекции.

— Идите по коридору, вот он — за моей спиной, сверните направо, третья дверь налево, — сказала она, потом повернулась к беременной женщине в армейской форме, которая вошла и стала рядом с Брунетти.

Брунетти отошел от стола и зашагал в указанном направлении и не обернулся — подумал он с гордостью, — не обернулся, чтобы взглянуть на женщину в армейской форме, беременную женщину в мундире.

Он остановился перед третьей дверью с четкой табличкой «Отдел санинспекции» и постучал. Никто не ответил, он постучал еще раз. По-прежнему никто не ответил, тогда он нажал на круглую ручку, отметив про себя, что ручка круглая, а не удлиненная, открыл дверь и вошел. В маленькой комнате стояло три металлических стола, каждый с задвинутым под столешницу стулом, и два шкафа с папками, поверх которых свисали длинные стебли изможденного растения, сильно нуждавшегося в том, чтобы его полили и отерли от пыли. На стене висела — чего и следовало ожидать — доска объявлений, на этот раз покрытая объявлениями и диаграммами. Два стола со следами обычной канцелярской работы: бумаги, бланки, папки, ручки, карандаши. На третьем помещались монитор и клавиатура, но вокруг них было подозрительно пустынно. Брунетти уселся на стул, явно предназначенный для посетителей. Один из телефонов — на каждом столе стояло по одному — зазвонил и, прозвонив семь раз, смолк. Брунетти прождал несколько минут, потом подошел к двери и выглянул в коридор. Мимо шла медсестра, и Брунетти спросил у нее, не знает ли она, где служащие из этого отдела.

— Сейчас придут, сэр, — ответила та, как и положено по международному кодексу, по которому сослуживцы покрывают друг друга перед незнакомыми людьми. Ведь эти люди, возможно, посланы к ним выяснить, кто занят работой, а кто нет.

Брунетти, вернувшись в кабинет, притворил дверь.

Как и во всяком кабинете, здесь были обычные карикатуры, почтовые открытки и написанные от руки записки вперемешку с официальными уведомлениями. На всех карикатурах были нарисованы военные или врачи, а на большинстве открыток были изображены либо минареты, либо археологические раскопки. Он отколол первую и прочел, что Боб шлет привет с Блю-Моск. Вторая сообщала, что Бобу понравился Колизей. Но третья, на которой был изображен верблюд перед пирамидами, сообщала гораздо более интересные сведения — что М. и Т. закончили инспекцию кухонь и возвращаются во вторник. Он приколол третью открытку на место и отошел от доски.