Записки беспогонника - Сергей Голицын

Ежедневно я выходил на трассу и производил контрольные замеры по земляным работам, а также проверял выполнение работ по огневым точкам. Словом, следил за тем, чтобы старшие прорабы не слишком бы туфтили.

Я ходил и смотрел — как работают на копке противотанкового рва. Мерзлый грунт не поддавался никак. К тому же из-за неумелой организации труда начинали в одном месте, бросали, переходили на другой участок, потом возвращались грызть замороженный грунт. Мужчины помоложе били кувалдами по клиньям, откалывали мерзлые глыбы, а девушки целой гурьбой неумело и неловко оттаскивали эти глыбы в стороны.

Кроме горьковчан, работали старички-стройбатовцы. Мобилизованные на Черниговщине и Гомельщине, прошедшие тяжкий путь из-под Вязьмы сюда пешком, они буквально кишели вшами. Лохмотья на них еле держались. Ходили они все поголовно в лаптях, в том числе и их командиры и комиссары. У большинства их были обморожены носы и щеки.

Начальство зачастую тоже щеголяло в лаптях, особенно ленинградцы, попавшие в Горький с первого Смоленского рубежа.

Прораб по точкам, Пылаев, например, ходил в задрипанном сером пальтишке и в лаптях, а прораб по рву Крылов лапти не хотел надевать и прыгал в сорокоградусный мороз в ботиночках. Девушка-прораб Маргарита Михайлова ходила в великолепном цветном торгсиновском платке и в лаптях. Была она высокого роста, очень веселая, но одновременно неуживчивая. Я ей все говорил, что она русская красавица с суриковских полотен, а Дымент считал, что никогда не сможет полюбить девушку с ногой 44 размера.

Я лично ходил в сапогах и мерз, лапти у меня были, но я их носил только дома.

Многие москвичи, наоборот, щеголяли совершенно не по обстановке. Старший прораб по точкам, долговязый Терехов, в прошлом инженер-мостовик, ходил в великолепном зимнем пальто с каракулевым воротником. Была у него резвая лошадка, и он приезжал в штаб района на маленьких санках и привозил свою рыжеволосую жену.

Старший прораб на лесозаготовках Американцев — маленький, юркий, очень остроумный, бывший научный сотрудник института, тоже одевался элегантно.

Прораб Савохин носил длинную меховую шубу и всюду таскал с собой молоденькую жену, с которой был нежен до приторности.

Я называю фамилии тех, с кем мне пришлось вместе пробыть всю войну и о которых я еще буду писать.

К нам на квартиру поселили главного врача района, бывшую еще на строительстве канала Москва — Волга зубной врачихой, — Цецилию Ивановну Рудневу. Была она очень скучная, даже суровая и обладала решительным, мужским характером. Мы почти с ней не разговаривали.

И горьковчане, и стройбатовцы жили очень скученно, по 20–25 человек в каждой избе, да еще вместе с хозяевами. И хоть бани по деревням топились ежедневно, все равно вшивость была невероятная.

В одной из деревень начался сыпной тиф. В первый день заболел один, во второй четверо, потом шестеро.

Цецилия Ивановна помчалась во главе десяти молодцов с винтовками. Деревню оцепили, никого не стали пускать ни туда, ни оттуда. В самой просторной избе устроили грандиозную вошебойку, в которой пропаривали и прожаривали все имущество и местных жителей, и наших рабочих. Поголовно у всех выстригли и выбрили волосы на всех тех местах, где у людей положено расти волосам. Девушкам остригли косы, мужчинам бороды, сопротивляющихся связывали, стаскивали штаны и штанишки и беспощадно обривали наголо везде и всюду.

Жил в деревне почтенный старец с длинной и пышной белой бородой и кудрями, напоминавший Деда Мороза. Его так оболванили, что он от огорчения умер.

На четвертый день борьбы с эпидемией количество заболевших уменьшилось, на седьмой прекратилось вовсе. Петр Великий мог бы позавидовать нашей решительной Цецилии Ивановне.

Новый мой начальник Семен Наумович Итин казался добрым и отзывчивым человеком. Но уж очень, просто до истерики, был он нервный, все у него требовалось крайне спешно, все являлось невероятно сложным и грозило прорывом и всякими карами. Часто он заставлял меня работать по ночам.

Так, однажды вызвал он меня поздно вечером и велел чертить схему расположения огневых точек. Я сказал, что фантазировать не могу, должен пройтись по ним, привязать их хоть бы глазомер — но, и просил у него полдня времени.

— Нет, нет, нужно сейчас, Управление требует немедленно! Завтра будет поздно! — стонал он. — А завтра мы пошлем другую схему, уточненную.

Пришлось мне натыкать точки на листе бумаги как попало, а через два дня мы послали в Управление настоящую схему. А потом была неприятная переписка, пришлось объяснить — почему в двух схемах получилось расхождение.

Нервность Итина отчасти объяснялась беспокойством за семью. А потом, когда его жена с новорожденным дитем приехала, нервность его еще больше усилилась. Ни он сам, ни его жена совершенно не были приспособлены к жизни, а дитя вопило круглые сутки. У матери молока не хватало, корыта не было, пеленок не было. Я принимал некоторое участие в бытовом устройстве молодой семьи, в частности, достал им корыто и научил, как держать ребенку голову во время купанья.

Работал я то в штабе района, то ходил по трассе. От военного командования к району был приставлен капитан-рекогносцировщик — веселый, неутомимый матерщинник. Он намечал, где прятаться огневым точкам. Ходил я с ним, точнее, за ним, так как бегал он быстро, а я должен был успеть от него не отстать, да еще успеть глазомерно нанести на схему намеченную точку, да еще с помощью компаса указать направление огня — директрису. Этот капитан на ходу дал мне первые уроки военной рекогносцировки оборонительных рубежей, которые в будущем мне очень пригодились.

Строили огневые точки не только из бревен. В Работках организовали небольшой завод для изготовления бетонных «колпаков», с виду похожих на громадную консервную банку с отверстием-амбразурой сбоку. Колпаки доставлялись на автомашинах и устанавливались сзади противотанкового рва на деревянных, врытых в землю постаментах, а потом тщательно маскировались.

Мое дело было правильно посадить колпак на заданную глубину и по компасу дать ему заданное направление.

Один такой колпак установили во дворе дома, где я жил. Хозяйка меня благодарила и говорила, что теперь нашлось место, где она будет потом молоко хранить.

Занимаясь в штабе, я наблюдал, как руководит работами Зеге.

Об этом несомненно выдающемся человеке я еще буду много рассказывать. Высокий, рыжий, с лысиной эстонец, он обладал голосом то громовым, то очаровывающим. В определенный час каждый мог прийти к нему на прием. Он быстро и внимательно схватывал просьбу, если мог, ее удовлетворял, если отказывал, то никогда ни на какие мольбы не менял своих решений. Он любил писать длинные приказы. Горе было тому, кто не выполнял их. Он вызывал ослушника и крыл его так, что стены дома шатались.

Гродский, привыкший руководить, но не работать, был очень скоро смещен, за ним последовал Лемзиков. Оба убрались в Горький в распоряжение какого-то высокого начальства.