Заначка на черный день - Сергей Лавров

— По причине тупости! При Советской власти все могли учиться, у кого хоть что-то в мозгах шевелилось!

— Девочки, тише, я вас умоляю — тише! — приседая, зашептала Маргарита, умоляюще складывая ладони лодочкой. — Сосед опять услышит — беды не оберемся!

Тут она была права, конечно. Появление в нашей уютной компании «битка» никак не входило в мои планы. И без него тесно. Зинаида это тоже осознала, и мы продолжали беседу в более умеренных тонах.

— Чего же ты от меня хочешь, дорогая подруга? — с издевательской вежливостью спросила я, вложив в каждое слово, в каждый звук такую порцию яда и убийственного сарказма, что можно было бы свалить лошадь, если бы лошади умели вести задушевные беседы с подругами детства.

Но Зинаида явно была повыносливее лошади. Настоящая русская женщина, в некрасовском понимании этого слова, десятилетиями насаждаемом малолеткам в нашей средней школе.

— А ты бы, дорогая подруга, при своих-то верхних образованиях догадаться бы могла! — скорчив обезьянью физиономию в мою сторону, съехидничала она. — Умница наша разумница… Долю я хочу! Долю, понятно?! И ты меня своими пулями и могилками не запугаешь.

Пришлось призадуматься.

С одной стороны, делиться, конечно, не хотелось. Ой, как не хотелось! У меня на эти деньги уже были составлены подробные, далеко идущие планы! С другой же стороны, неизвестно, смогу ли я заполучить эти самые миллионы, из-за которых сейчас бьюсь насмерть с лучшей подругой детства. Дело это непростое, опасное, а Зинаида как помощница стоит многого, не то что Марго. На нее, безусловно, можно положиться, не подведет. Наконец, у меня ведь просто нет выхода! Эта зараза действительно настучит на меня в органы правопорядка — и тогда все деньги достанутся, пожалуй, той самой измышленной мною следственной бригаде, которую я так старательно пыталась оставить с носом в ходе своего гипотетического ареста!

Поразмыслив секунду-другую, я пришла к очевидному и тривиальному выводу, что, конечно, целое больше части, но часть — значительно больше, чем ничего. Гнев мой утих, и я поняла, что, собственно, изначально была не против кооперации. В компании значительно веселее и не так жутко, как в одиночку. Нахальный и бесцеремонный наезд меня возмутил! Не терплю насилия! От меня всегда, с самого розового детства, с детсадовских панталончиков можно было добиться значительно большего добром, нежели угрозами и прямым насилием. Дух противоречия во мне взвивался тут же. Ну что — не могли они попросить по-человечески, вежливо? Дескать, Агнесса Викентьевна, жить трудно, сами ничего придумать для облегчения своего положения не можем, возьмите Христа ради в долю, на паях, ввиду нашего скудоумия… слушаться будем беспрекословно и по гроб жизни благодарить станем. Что я — не человек? Конечно, взяла бы. А то налетели, вороны старые, раскаркались, грозить начали…

— Я дам тебе десять процентов, — сурово сказала я. — Но делать будешь только то, что я скажу.

— Пятьдесят, — непримиримо скрипнула зубами Зинаида.

Зубы то у нее здоровые, раз так скрипеть может — аж мурашки по коже… Мне так не скрипнуть, нет.

Сошлись, разумеется, на тридцати — как я и планировала с самого начала.

Только мы ударили по рукам, только Зинаида заулыбалась, только собралась я ее огорчить, что теперь она, как пайщица, денег за работу получать не будет и должна вернуть мне четыреста рублей, полученных вчера, как очнулась от зимней спячки эта сомнамбула Марго.

— Девочки, а я? Я-то сколько получать буду?

— Потеряйся, убогая! — окрысилась на нее Зинаида, готовая теперь отстаивать свою долю от любых нападок непрошеных претендентов. — Ты тут при чем?! Ты от своей доли отказалась! Третий лишний!

— Как же тут отказаться, когда вы такие деньжища при мне делите… Уму непостижимо… Я голодная два дня, я никак не могу отказаться!

— В пролете! Как фанера над Парижем!

— Какая ты, Зиночка…

— Ну-ну, какая?! — угрожающе надвинулась на нее эта разбойница подземного перехода. — Скажи погромче, я не слышу! На ухо стала тугая бабушка!..

— Непоследовательная, вот! — храбро заявила Маргарита, на всякий случай отодвигаясь за мою спину. — Ты же сама говорила, что надо делиться!

— Я была не права! Признаю свою ошибку, довольна?! Не довольна?! Обиделась?! Ну и фиг с тобой! На обиженных воду возят!..

Глазки Маргариты наполнились слезами. Она готова была разреветься, как в первом классе! И, разумеется, как в том самом незабвенном возрасте, когда деревья были большими, а собаки и люди — добрыми, мне пришлось ее защищать! Господи, как мне это надоело! Ничего не изменилось за полвека!

— Маргарита Карловна, валькирия ты наша прусская, — нежно проворковала я. — Нечего тут хныкать, не детский сад! Ты уж определись, пожалуйста! Так нельзя! То ты участвуешь, то ты не участвуешь… достала уже!

— А она участвует, когда бабки надо делить! — съязвила безжалостная и острая на язык Зинаида. — А чуть соседушка косо в ее сторону посмотрит — она уже и не участвует! Предательница! Не бери ее в команду, Нюська! Толку от нее никакого не будет, только расходы одни! Ну что ты умеешь делать, что, скажи?! Детишек падежами мучить — только и всего! Маша так помыла раму, что у мамы шары на лоб! Иди, зубри букварь. Нам с Нюськой кой-какие дела обсудить надо.

— Давайте без личных оскорблений, девочки, — командным тоном сказала я, привычно беря в руки бразды правления. — Марго, ты должна решить раз и навсегда — ты с нами, или нет. Независимо от поворота событий всех предстоящих, и весьма возможных, подчеркиваю, опасностей!

Мой суровый голос напугал это робкое шестипудовое создание.

— Я не знаю… — беспомощно развела руками Маргарита. — Что вы ко мне пристали?! Я женщина, в конце концов! Существо противоречивое… легко поддаюсь посторонним влияниям, в панику впадаю… Мы, женщины, последовательны в своем непостоянстве!

— Нет, ты посмотри на нее! — изумилась Зинаида. — Женщина она, глядите… А мы, по твоему, кто?! Лошади?!

Я при этих словах чуть не заржала, потому что Зинка Учонкина уж точно больше напоминает старую клячу, чем женщину в моем понимании. Пришлось закашляться и пригнуться пониже к столешнице, пряча глаза от подозрительного взора Зинаиды.

— У меня гуманная профессия… — почти зарыдала Марго. — А вы черствые, бездушные… вам деньги застят весь мир… все человеческое…

— Ой, ой, понеслась душа в рай! Ты, Нюська, делай как хочешь, а я ей от своей доли ни копья не дам! Накось, выкуси!

И разбойница Зинка сунула плачущему филологу под нос свой костлявый пролетарский кукиш.

Нет, ну почему так?! Почему как добрые дела — так обязательно за мой счет! Что я вам всем — дойная корова, что ли?! Если я имею понятие о добре и зле, причем, не по книжкам, а выстраданное — смею вас заверить, если я тонко чувствую несправедливость, и всегда меня подмывает вмешаться, когда сильный обижает слабого, если у меня еще не окончательно атрофировалась совесть — рудимент дворянской России — почему всегда так оказывается, что я же и должна за это платить! Нет, ни одно доброе дело не остается безнаказанным, это факт!