Корабль дураков - Грегори Норминтон

Прошлой весной я встретила у ручья солдата. Он шел на войну и прилег отдохнуть в тенечке. Он был высоким и очень красивым, и глаза его были как утренняя заря. Они улыбались, его глаза, но за этой улыбкой скрывалась печаль. Печаль человека, у которого нет ничего в этой жизни – ни семьи, ни корней.

Я принесла ему хлеба и молока. Он рассказал мне о далеких краях, о полях и долинах за пределами нашей деревни. Он говорил, а я слушала. И любовь расцвела в моем сердце, как весенний цветок.

Но ему надо было идти на войну, мы расцеловались с ним на прощание и поклялись друг другу, что мы еще встретимся. Он сказал, что вернется за мной. Да и как же иначе? Я была его домом, а он моим – и куда бы ни шел человек, он все равно возвращается к дому. Всегда.

Он ушел в разгар лета, и яркий солнечный свет был как насмешка над моим горем. Вот ты думаешь, что ты меня любишь, а я знаю: я любила его. Ночью, когда я лежала одна в темноте, я представляла, как он целует меня и ласкает. Я ждала его, так ждала. Все глаза проглядела – высматривала, не идет ли. Он был со мной, у меня в сердце. По вечерам мы бродили вдвоем по округе, и так – до самой зимы. А потом, как я уже говорила, я пришла сюда, чтобы набрать рябины.

Воздух был чистым, прозрачным. Он как будто звенел. И лес был такой невозможно красивый. Не как летом, когда все сочное и зеленое, но все равно очень красивый. Такая застывшая тихая красота. Она манила меня, как песня. Я сама не заметила, как зашла в самую чащу, а когда я очнулась, то поняла, что заблудилась. Сначала мне не было страшно. Я испугалась, когда стало темнеть. Одна, в лесу, ночью… я бы замерзла насмерть. И вот тогда я встала на колени и стала молиться. Но я молилась не Богу. Я звала своего любимого, вновь и вновь повторяя его имя. Чтобы не чувствовать холода, я представляла себе его – его лицо, его тело. Я посадила его на белого коня и одела в сверкающие доспехи из чистого серебра.

Поверь мне, Вильгельм: хотя было уже темно, когда я увидела рыцаря за стволами деревьев, я знала, что конь его – белый как снег, а доспехи – серебряные. Он протянул мне руку в латной перчатке. Я слышала дыхание его коня. Я тоже протянула руку и закрыла глаза. Он взял меня за руку – поднял к себе в седло. Он спас меня. От верной смерти.

Всю ночь мы ехали с ним по лесу, а когда я проснулась, я была в замке. В каменной зале. Знаешь, Вильгельм, мне было так хорошо… так, как вообще не бывает. Постель была мягкой, как пух. Когда я проснулась, в зале играла музыка. И я пила чистый нектар из звенящего хрусталя. И я отказалась от прежней жизни, забыла ее, как сон.

Мой радушный хозяин приходил ко мне каждый день. Он никогда не снимал доспеха. Даже шлема. Он как будто робел и старался не подходить ко мне слишком близко. И хотя лицо его было скрыто, я чувствовала, как он смотрит на меня. И я знала, что это он, мой Возлюбленный.

Однажды ночью я решила не спать. Я знала, что он придет. И вот дверь открылась. Я тут же закрыла глаза и притворилась, что сплю. Я не слышала, как он вошел; я не слышала ни его шагов, ни дыхания, когда он встал на колени рядом с моей кроватью. Мне показалось, что он один раз прикоснулся рукой к моим волосам, хотя это мог быть просто ветер. Как мне хотелось открыть глаза, и увидеть его лицо, и прикоснуться ладонью к его щеке! Но мне не хватило решимости, а потом я заснула и проснулась уже под утро.

Я поднялась с постели и вышла из залы. Я искала его и нашла на опушке леса. Он смотрел туда – в зиму за пределами нашего сада. Я сказала ему: Сними шлем. Он послушался. Да, это был он. Мой возлюбленный. Точно такой же, каким я его помнила. Я сказала: Ты совсем не изменился. Ты точно такой же, каким ты жил в моем сердце. Ты – как память о прошлом, воплотившаяся в настоящем. Задыхаясь от радости, я расстегнула на нем его латы. Как мне хотелось прикоснуться к нему, к его голой коже! Под кольчугой была шерстяная рубаха. Сейчас, сейчас я к нему прикоснусь…

И вдруг – Святый Боже – луна скрылась за тучей. И глаза его вспыхнули в темноте белым холодным огнем. Я испугалась и схватила его за руку, ища утешения. Его рука была холодна, как замерзшая глина.

Смяв в руке мак, Агнесс горько плачет.

– Когда луна выбралась из-за тучи, я увидела, как цветы вокруг вянут буквально на глазах. И его, моего любимого, уже не было рядом. Он исчез без следа, только латы остались лежать на земле – они были испачканы гноем и смердели чумой! Агнесс впивается ногтями себе в глаза и кричит, и кровь течет по ее рукам.

Было никак невозможно успокоить ее на расстоянии. Вильгельма одолевали самые разные чувства, для которых не было даже названия. Он думал о смерти отца, и о дядином горе, и холод отчаяния пророс в его сердце кристаллами льда. Ему нужна была жизнь – и Агнесс была рядом, такая горячая и живая. Она тоже страдала и тоже любила, пусть даже это была выдуманная любовь.

Увидев, что Агнесс упала в изнеможении на ложе из цветов, он вскочил на ноги и ворвался в заколдованный круг. Цветы вздохнули и легли ему под ноги. Он бросился к Агнесс, лежащей без чувств, схватил ее и прижал к себе. Ее волосы были словно песок, утекающий сквозь пальцы. Вильгельм промокнул ее раны ее алой шалью. И Агнесс, совсем обессиленная от голода, страха и горя, сама подставила юноше губы для поцелуя.

Explicit liber Pest Jungfrau

Воцаряется тягостная тишина. Рассказ монашки вызывает всеобщее неодобрение. Монах сосредоточенно ковыряет в носу и жует вынутые козявки, шут старательно скалит зубы. Однако певцы-горлопаны и пьяная баба даже не пытаются скрыть недовольство: они сидят, сморщив носы, словно на них пахнуло кошмарной вонью.

Как ни странно, но первым молчание нарушает раскаявшийся пропойца.

Раскаявшийся пропойца: Ваш рассказ, матушка, он о людском легковерии и о том, как в минуту опасности мы прибегаем к красивому самообману. Я тут подумал, а насколько вы сами сведущи в любви?

Монашка: Разумеется, ни насколько.

Раскаявшийся пропойца: Но вы говорили со знанием дела.

Монашка: Это всего лишь легенда, которую я слышала в молодости.

Раскаявшийся пропойца: Но легенда, рассказанная человеком с богатым воображением.

Монашка: Она основана на реальных фактах. Хорошо всем известных. Которые можно проверить.

Раскаявшийся пропойца: Меня волнуют не факты. Я говорю о той Правде, что обитает на холме крутом, куда подняться – труд великий есть.[28]

(Пьяная баба: Уж лучше бы он продолжал блевать.)

Раскаявшийся пропойца, истинный джентльмен в душе, галантно блюет за борт, дабы угодить даме, и продолжает как ни в чем не бывало.