Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

все тихо. Дом спит.

Люка осторожно отпирает дверь, останавливается, ждет… Но все по-прежнему тихо. Она на носках сбегает с лестницы, держась за перила. Темно, если упасть — грохот, весь дом разбудишь. Но по лестнице еще просто, а в темной комнате как найти окно? Люка, будто слепая, шарит вытянутыми руками, только не наткнуться бы на стул. Окно должно быть тут направо. Куда же оно делось? Так вся ночь пройдет. Но рука дотрагивается до холодного стекла. Вот оно, вот оно.

Люка толкает ставни и, подобрав длинное платье, прыгает в сад. Окно высоко, она падает на землю. Ничего, ничего… Люка бежит. Кусты цепляются за длинное платье. Черные тени дрожат на дорожке, черные ветки шумят над головой. Страшно. А что дальше будет? Может быть, вернуться?.. Нет… Ни за что.

Люка бежит по пустой улице. Вот его дача. Неужели калитка заперта и придется через забор? Но калитка открыта. Вот сейчас, сейчас. Надо успокоиться. Что она скажет?.. Как бьется сердце… Он еще не спит, в окне свет. Люка стучит в ставню, и окно распахивается.

— Кто тут? — спрашивает Арсений, всматриваясь в темноту.

Он без пиджака, и воротник расстегнут.

— Это я… — тихо говорит Люка.

— Ты?.. — Его голос вздрагивает от радости. — Я не ждал тебя. Я сейчас открою…

Люка бежит к балкону. Конечно, он не ждал. Но он рад…

Гремит замок. Со стуком соскакивает крюк. Дверь открывается.

Он стоит в освещенном четырехугольнике. Он протягивает ей руки:

— Как же ты смогла выбраться? — И вдруг испуганно отступает назад.

— Люка? Вы? Что случилось? Вера?..

Люка трясет головой:

— Ничего не случилось.

И сразу все становится непонятным и смутным, как во сне. Что такое говорит Арсений?

— Зачем вы здесь, Люка?

— Я пришла к вам.

Ведь он только что так обрадовался…

— Но зачем?

— Я пришла к вам… — Голова начинает кружиться, лучше опереться о стенку, чтобы не упасть. — Я уже была у вас днем.

— Были у меня?

— Да, и… я прочла письмо, то, в ящике, — говорит она тихо.

— Вы прочли? Значит, вы знаете.

Она кивает:

— Да, знаю…

Так тяжело, так смутно. И о чем он спрашивает, разве не ясно? А может быть, всего этого нет, все это только снится. Этот полутемный балкон, и открытая дверь, и лампа на столе.

— Люка, — Арсений берет ее за руку, — ведь вы славная девочка, вы хорошая девочка, не правда ли? И вы никому не скажете, дайте честное слово, что не скажете?

Зачем он это? И кому она может сказать?

— Ну дайте же слово.

— Честное слово, — говорит она тихо.

Все непонятно. Совсем, совсем не этого она ждала.

— Помните, Люка, если вы проговоритесь, будет страшное несчастье. Я вам верю. Никому, слышите. Ни даже самой Вере.

— Ну конечно. Раз никому, так и не Вере.

Он выпускает ее руку:

— Так помните, никому, — и улыбается, успокоенный. — А читать чужие письма стыдно, Люка. В особенности такой милой девочке, как вы. Но вы больше не будете, не правда ли? А теперь бегите домой.

Как домой?.. Он посылает ее домой?..

— Я пришла, — говорит она хрипло, собрав последние силы, — оттого, что я тоже люблю вас. Я бы не сказала, если бы не прочла письма.

— Вы меня любите? — Глаза его становятся большими и удивленными. — И при чем тут мое письмо?

— Ах, зачем вы притворяетесь? — Люка топает ногой. — Зачем? Ведь я знаю. Я прочла письмо, вы меня любите.

Он внимательно и удивленно смотрит на нее.

— Вот оно что, — говорит он задумчиво. И только теперь замечает ее длинное платье, ее намазанные губы и подведенные глаза. — Вот оно что. — И снова берет ее за руку. — Так вот оно что. Вы любите меня, маленькая Люка. И вы из письма поняли, что я тоже люблю вас?

— Ну да, да. — Люка чуть не плачет.

— И вы пришли ко мне?

— Ну да…

— И чтобы понравиться мне, так нарядились?..

Люка молча кивает. Ее пальцы дрожат в его руке.

— Вы дрожите? Вам холодно?

Она качает головой:

— Нет.

Луна освещает балкон, лунный свет падает прямо на Люку, на ее белое шелковое платье, на ее светлые волосы, на ее встревоженное лицо.

— А вы прехорошенькая, Люка. Как я раньше не замечал? Но все-таки зачем вы пришли?

— Чтобы вы знали, что я люблю вас, — грустно говорит Люка.

— Ночью?..

— Я думала, когда любят, всегда хотят быть вместе ночью…

Он смеется:

— О, да вы, я вижу, опытная, — и ведет ее в комнату. — Не бойтесь. Я ничего вам не сделаю.

— Я не боюсь…

Он подводит ее к дивану:

— Садитесь, Люка.

Она покорно садится. Дверь в сад открыта, там темно и цветы. Диван широкий, много подушек. Арсений с любопытством рассматривает ее:

— Какая смешная, какая хорошенькая. И губы намазаны. Так вы любите меня?

— Люблю, — грустно и устало отвечает Люка.

— Давно?

— Всегда.

— А вы никому не скажете, Люка?

— Я ведь дала уже честное слово.

— Нет, поклянитесь, Люка, что не скажете. Если кто-нибудь узнает, главное Вера. Клянетесь?

— Зачем же Вере рассказывать? Ей неинтересно…

— Клянетесь, что не скажете ей?

— Клянусь. Никому…

— А теперь…

Он наклоняется к ней. Черные блестящие волосы, черные блестящие глаза, и губы его так близко. Эту минуту она ждала всю жизнь.

— Так вы любите меня, Люка?..

— Люблю, — вздыхает она.

Он обнимает ее голые плечи, притягивает к себе:

— Любите? — и целует ее в губы.

Люка порывисто вздыхает. Она, как испуганная птица, сидит на самом краю дивана. Из-под бального платья смешно выглядывают ноги в коротких детских чулках. Он целует ее голые, надушенные колени. Губы у него холодные. Шелковое платье шуршит. Она тихо вскрикивает, закрывает глаза и беспомощно опрокидывается на спину, в мягкие подушки…

Тихо, слышно только, как стучит сердце, как шуршит шелк под ее пальцами. Тихо, мучительно, блаженно…

Но ведь это уже было… И эти ледяные губы, и нежные руки, и мучительный, блаженный страх. Только где? Когда? Люка открывает влажные глаза. Слезы текут по щекам. Отчего она плачет? Ведь ей так хорошо… Это уже было. И эта слабость… И этот лунный свет… Но где? Когда?..

— Азраил, — вдруг вспоминает она, — Азраил…

Черные глаза наклоняются над ней.

— Что? Что ты говоришь, Люка?

— Азраил, — повторяет она. — Нет. Не Азраил. Ты — Арсений.

4

Вера проснулась от стука в ухе. Это сердце. Надо лечь на правый бок, чтобы не мешало. Она осторожно поворачивается. Нет, все равно стучит. И на правом боку лежать еще неудобнее, еще тяжелее. Так устала, а не заснуть