Алжирские тайны - Роберт Ирвин

Селима — танцовщица из ночного заведения, которая снимает комнату внизу.

— Пойди узнай, у нее ли еще одежда. Я пока присмотрю за твоими детьми.

Обменявшись испуганными взглядами с Рашидом, она поспешно уходит. Пока ее нет, я отдираю от стены гостиной часть кафеля и достаю сверток со взрывчаткой, который там хранил аль-Хади. Подрывные капсюли хранятся отдельно, в той же стене.

Рауля я оставил сидеть со шприцем в ухе, и он пронзительно кричит. Не думаю, что он выживет. В Тонкине я слыхал о человеке, который умер от удара шляпной булавкой в ухо, впрочем, судьба Рауля меня не интересует. С самого начала было ясно, что я оставлю его в дураках. Не для того я уцелел после гибельного перехода из Дьен-Бьен-Фу в Ланг-Транг, чтобы стать жертвой такого куска дерьма, ведь в душе у меня заключена неоконченная повесть — моя судьба. Перед лицом будущего нельзя беспомощно плыть по течению. Каждый человек способен добиться личного успеха, вдохновляясь примером успешных сталинских пятилеток.

Возвращается Зора с узлом одежды аль-Хади. Я надеваю костюм, который оказывается мне маловат. Аль-Хади был худее меня. Я с трудом засовываю пистолет за пояс под пиджаком. Потом иду в спальню и, опустившись на колени над Раулем, шарю по его карманам. Нахожу бумажник. Потом возвращаюсь к Зоре.

— Морфий?

Она показывает мне все, что у нее осталось. Крошечный пакетик, на один укол, максимум — на два.

— Шприц?

Она качает головой и показывает на иглу в Раулевом ухе. Пока Рауль бился в корчах, игла отломалась от шприца.

— А другого нет?

Она качает головой. У меня все чешется, дело плохо. Если мне станет хуже, я не смогу мыслить достаточно ясно, чтобы принимать решения. Угрожая пистолетом, я провожаю Зору в спальню, где лежит и стонет Рауль, и запираю дверь. Потом, с сумкой взрывчатых смесей в руке, выхожу на улицы Лагуата. День уже клонится к закату. Мне не сразу удается отыскать по памяти единственную в городе аптеку, притаившуюся в тени Епископского собора Сахары. Добравшись туда, я обнаруживаю, что хозяин уже закрывает лавочку. Я окликаю его и пытаюсь бегом пересечь площадь. О том, что будет с ногой, думать не хочется. Хозяин неохотно прекращает свои манипуляции со ставнями.

— Мне нужно немного морфия, месье.

— В самом деле? А эти дураки в госпитале не сказали вам, когда я закрываюсь?

Я молча смотрю на него.

— Ну ладно. Где ваш рецепт?

Я продолжаю молча на него смотреть. Мне кажется, будто я стою неподвижно как столб, но вдруг замечаю, что аптекарь внимательно смотрит на мои руки, которые страшно дрожат, и дрожь эта переходит на плечи. Меня всего колотит.

— Ох, да вы один из этих… Ах, какая жалость… Э-э, ничем не могу помочь… Вы, наверно, фронтовик?

В его взгляде и впрямь сквозит жалость. Это человек низкого роста, он даже ниже меня. У него слезящиеся глаза, а нос похож на распухшую малинину.

— Ну да, фронтовик, — бормочу я.

Впрочем, это правда.

— И когда вы попали в госпиталь с ранением в ногу… — Он уже достал ключи, но воспользоваться ими не торопится.

Его слова я воспринимаю как подсказку.

— Да-да… Мы вели боевые действия в Кабилии.

Я говорю очень быстро, тараторю, кажется, в том же темпе, в котором дрожат руки.

— Командиры у нас были замечательные, но операция не удалась… Даже не знаю… Была обнаружена группа феллахов, пытавшихся уйти через какую-то возвышенность. Нас отправили туда на вертолете, но все пошло наперекосяк, когда наше отделение высадили не на той высоте и мы не смогли найти остальных бойцов взвода. Мне приказали подняться на высоту и посмотреть, нет ли их следов за гребнем, но вместо них я натолкнулся на группу феллахов и заполучил пулю в ногу. Тут мне и крышка. Лежу в темноте, смотрю, как кровь сочится сквозь лоскут от рубашки, которым я рану перевязал, и мерзну, мерзну, пока кровь вытекает так медленно, точно ее выкачивают из тела неисправным насосом. Кричать я не стал — боялся, что феллахи снова меня обстреляют, а то и сами заявятся. Это и случилось прошлым летом с тремя моими товарищами в горах Ореса. Могу рассказать. Они почему-то сбились с пути, которым следовал взвод. Когда мы их нашли, глаза у них были выдавлены. Двое умерли от шока, третий еще дышал, и у каждого торчал во рту его отрезанный член. Третьего наш лейтенант пристрелил.

Аптекарь отворачивается, испытывая отвращение, но я крепко хватаю его за плечо:

— Ну, а что до случая со мной в Кабилии, то можете себе представить, какие мысли меня тогда одолевали. Только через несколько часов меня нашел капитан. Славный малый. Просидел рядом со мной до рассвета. Раньше меня забрать с плато не могли. Боль была страшная, к тому же меня растрясло в вертолете. Поэтому в госпитале мне стали колоть морфий. Они хотели как лучше, но я чувствую, что уже пристрастился к этому делу. Нога, как видите, месье, так и не зажила, а когда врачи поняли, что я стал наркоманом, они пару раз попытались заставить меня переломаться, но в конце концов оставили эти попытки. Меня демобилизовали по инвалидности. Во Францию мне возвращаться незачем. Месье, я заплачу за морфий. Сказать по правде, я без него не могу.

— Заходите.

Перебирая коробочки с порошками, он велит мне перестать называть его месье. Его зовут Эжен. Он принимается повсюду искать новую упаковку шприцев, а я тараторю как сумасшедший. Я говорю о том, как завидую ему, что у него есть эта аптека, есть работа, и как увлекательно, наверное, изучать аптечное дело. Постепенно его осеняет некая мысль, и тень ее зримо расползается по его лицу.

— Я сделаю вам укол сейчас. Правда, скоро вам, несомненно, понадобится еще один. Может, поедем ко мне домой? Вечером я сделаю вам еще один укол, и мы подумаем, как вам можно помочь. Можно пройти курс лечения, правда, не здесь, в Лaгуате, но…

(Мне становится интересно, уж не гомик ли он, а он продолжает…)

— О, разумеется, мы также пообедаем. Моя жена подает замечательные блюда, правда, возможно, не такие замечательные, как мой арманьяк.

— Отлично, согласен. Вы очень добры. Благодарю вас… э-э, Эжен.

— Да и нога ваша, похоже, требует лечения. Я, конечно, осмотрю ее, но завтра мы могли бы съездить в военный госпиталь. Меня это нисколько не затруднит. Мне все равно надо туда по делу.

Мы отправляемся в путь на его двухместной машине с открывающимся верхом. Дом стоит на самой окраине, задней стеной к рощам оазиса. В быстро удлиняющейся тени пальм валяется, как ни странно, пара свиней. Это свиньи аптекаря. Вдобавок он разводит пчел. До захода солнца еще есть время, но его жена уже навешивает на окна самодельные ставни — ночная мера предосторожности против снайперов ФНО, которые якобы рыщут в округе, хотя уже года два, как в Лагуате ничего подобного не случалось. Но страх не исчезает. Жена оборачивается, чтобы бессмысленно уставиться на нашу машину, под колесами которой захрустел гравий. В слабом свете заходящего солнца ее лицо похоже на желтый череп.