Время должно остановиться - Олдос Хаксли

Юстас зажал сигару между губами, выпустил облако дыма, чуть понизил голос и процитировал свой уже совсем неприличный лимерик про епископа с водопада Уичита.

Из ресторана «Беттиз», когда с обедом было покончено, он прогулялся до своего банка. Заметив Юстаса у стойки, где он дожидался, пока кассир отсчитывал причитавшиеся ему деньги, менеджер чуть ли не бегом устремился к нему, чтобы с энтузиазмом пообещать еще более внушительные результаты игры на валютной бирже в следующем месяце. У банка появился новый агент в Берне, некий доктор Отто Леве, которого отличал особый нюх на подобного рода спекуляции – настоящий гений, если уместно такое сравнение, как Микеланджело или Маркони…

Все еще держа в руках рисунки Дега и «Трактаты о любви к Богу», Юстас вышел на площадь, поймал такси и дал водителю адрес Лаурины Аччьяиулоли. Машина тронулась. Он откинулся на сиденье в углу, вздохнув отрешенно и утомленно. Лаурина стала крестом, который ему приходилось нести. Плохо само по себе то, что она сильно болела, была докучлива и озлоблена. Он опасался, что дальше будет только хуже. Эту изможденную, измученную артритом, превратившуюся в инвалида женщину он когда-то любил с такой страстью, какой ему не довелось познать ни до нее, ни после. Другая женщина уже постаралась бы сделать все, чтобы забыть об этом. Но только не Лаурина. Без конца проворачивая кинжал в зияющей ране, она могла целыми днями вспоминать о своей ушедшей красоте и выть от сознания нынешнего уродства, говорить о былой любви и теперешнем пренебрежении, одиночестве и горестях. А когда ей удавалось до крайности взвинтить себя, она яростно нападала на своего гостя, тыкала в него искривленным опухшим пальцем и своим низким голосом (когда-то очаровательно сипловатым, а теперь просто охрипшим от болезни, чрезмерного курения и чистейшей ненависти) обвиняла его в том, что он навещает ее только из чувства долга; хуже того – по слабости душевной. Что он действительно заботился о ней, только пока ее тело было стройным и крепким, а теперь, когда она постарела, стала несчастной калекой, он с трудом находил в себе хотя бы каплю жалости к ней. Вынужденный отрицать все эти столь болезненно очевидные истины, Юстас не находил ничего лучшего, чем опускаться в трясину лицемерных утешений, и то, что он говорил, выходило у него настолько неубедительно, что Лаурина откровенно смеялась над ним – смеялась с язвительным сарказмом, который, конечно же, причинял больше муки ей самой, нежели ему. Впрочем, хотя это не он страдал от артрита, боли с избытком доставалось и на его долю. Сейчас он с тревогой размышлял, что принесет ему день сегодняшний. Новую серию бесконечных и успевших надоесть угроз покончить с собой? Вероятно, или…

– Bebino![28] – выкрикнул резкий голос чуть ли не ему в ухо. – Bebino!

Он вздрогнул и повернулся. По узкой, заполненной народом улице такси двигалось со скоростью пешехода, а рядом с ним, положив руку на открытый проем стекла машины, шла та, кто придумал для него столь нелепое, гротескно детское прозвище (по причине, известной только им двоим).

– Мими! – воскликнул он, от души надеясь, что сейчас поблизости нет никого из знакомых.

В своем невероятном фиолетовом платье она не просто выглядела как хорошенькая маленькая шлюшка, кем и была на самом деле, но как карикатура на хорошенькую маленькую шлюшку из юмористического журнала. Но именно это и нравилось в ней Юстасу. Простая и безыскусная вульгарность ее стиля была тоже доведена до своего рода совершенства.

Склонившись вперед, он дал команду шоферу и, как только такси остановилось, распахнул для нее дверь. Внутри машины Мими не так бросалась в глаза, как вне ее.

– Bebino mio! – Она прижалась к нему на сиденье, и он почувствовал себя окутанным облаком дешевых духов. – Почему ты не заходил ко мне, Bebino?

Когда такси вновь тронулось, он пустился в объяснения, что пару месяцев провел в Париже, а потом пришлось пожить в Англии. Но она не слушала, продолжая осыпать его упреками и досаждать вопросами. Так давно! Ах, как долго! Но таковы все мужчины – porchi[29], самые натуральные porchi. Значит, он больше не любит ее? Уж не наставляет ли он ей рога с кем-то еще?

– Говорю же тебе, я два месяца пробыл в Париже, – повторил он.

– Sola, sola[30], – перебила она, вложив в голос всю разбивавшую сердце тоску одиночества.

– …А потом на несколько недель ездил в Лондон, – продолжал он, повышая голос в попытке быть наконец услышанным.

– А я-то всегда делала все, чего тебе только хотелось! – В ее карих глазах застыли неподдельные слезы. – Все! – добавила она печально.

– Сколько раз мне тебе повторять, что я уезжал из города? – уже в нетерпении прокричал Юстас.

С резко изменившимся выражением лица девушка окинула его взглядом откровенной соблазнительницы и улыбнулась. Потом поймала руку и прижала к пухлой молодой груди.

– А почему бы тебе не поехать со мной прямо сейчас, Bebino? – спросила она вкрадчиво. – Я сделаю тебя таким счастливым! – И, склонившись ближе, залепетала на детском языке: – Расчесать волосики! Моему непослушному маленькому Bebino нужно причесать волосики.

Юстас молча посмотрел на нее, а потом сверился с часами. Нет, времени никак не хватит, чтобы сделать два дела и успеть к прибытию поезда. Нужно выбирать что-то одно. Прошлое или настоящее, муку сострадания или удовольствие. И он сделал выбор.

– Бери от жизни все, пока еще можешь, – сказал он по-английски и, постучав по стеклу, сообщил водителю, что у него изменились планы. Не мог бы он доставить его в другое место? И дал адрес квартирки Мими рядом с Санта-Кроче. Мужчина за рулем кивнул и понимающе подмигнул ему.

– Мне нужно позвонить по телефону, – сказал Юстас, когда они прибыли на место.

Пока Мими переодевалась, он связался с домом и распорядился, чтобы машина ждала его у главного входа в Санта-Кроче без четверти шесть. Затем настал черед Лаурины. Не мог бы он переговорить с графиней? И, дожидаясь соединения, обдумывал свою маленькую ложь.

– Юстас? – раздался низкий хриплый голос, который в свое время мог держать его в полном подчинении.

– Chère[31], – начал он легким тоном, – je suis horriblement ennuyé…[32] – Вежливая неискренность почему-то легче произносилась по-французски, нежели по-английски или по-итальянски.

В потоке иностранных слов он постепенно прояснил ей суть плохих, очень плохих новостей, которые заключались в том, что у него сломался заменитель выпавшего когда-то зуба. Нет, до полного râtelier[33] дело, слава богу, не дошло – plutôt un de ces bridges – ces petits ponts qui sont les Ponts des Soupirs qu’on traverse pour aller du palais de la jeunesse aux prisons lugubres de la sénilité[34]. Он хихикнул, оценив элегантность собственной шутки. Короче говоря, он вынужден был направиться en hâte[35] к дантисту и пробудет у него, пока не починят мост во рту. А это, увы, не позволит приехать к чаю.