Каурай. От заката до рассвета - Александр Артемов

свою железяку, так Сенсшес с тобой, — сплюнул Кречет и погрозил пальцем. — Но к пану воеводе ты с нами пойдешь!

— Веди, — кивнул Каурай и схватил поводья Красотки. — Гриш, помоги привязать нашего рогатого друга.

— Но…

— Никаких «но». Твоя постель ждать не будет.

Глава 11

— Ты не серчай, мил человек, — пожимал плечами изрядно подпивший пан Кречет, подливая Каураю еще пива. — Ранко он парубок взбалмошный, когда накатит. Но верный, что твоя кляча. Верно, Ранко?

— Верно, дядька, — крякнул чернокудрый Ранко, настраивая лютню, с которой почти не расставался. — Ты извиняй, конешно, что я на тебя с саблей…

— Ни слова больше! — хлопнул по столу Кречет. — А теперь почеломкайтесь, хлопцы!

Ранко охотно встал с лавки и перегнулся через стол к одноглазому, намереваясь заключить его в братские объятия, а то и зацеловать до смерти.

— А вот это явно лишнее, — помахал тот пальцем у него перед носом и пригубил кружку. — Без обид.

Ранко снова икнул, виновато развел руками и рухнул обратно к своей порции пива, одним махом опорожнил кружку и вновь вернулся к лютне, со струн которой начинала понемногу литься музыка.

Вечер в придорожном трактире, который упорно именовался казачками шинкой, был в самом разгаре. В клубах табачного дыму, обливаясь запахами лука и передержанной картошки, вослед плещущейся горилки и громовому смеху перетирались слухи, текли россказни да звучали байки со всех просторов Вольного Пограничья, коими были столь богаты эти обширные земли. За время минувшее с того мига, когда нога Игриша пересекла порог заведения, он успел вдоволь наслушаться всего самого разного, о чем болтали неуемные языки.

Больше звучало разговоров чисто прикладного свойства. О том, почем нонче фунт табака, мера льна и сукна, бочонок сельди и меда, а также во сколько раз взлетела стоимость соли и перцу и почему пан воевода Серго, дай Спаситель ему долгих лет жизни, в этом точно не виноват. Интересовались, во сколько раз обвешивает честной народ проклятые торгаши, прибывшие из Альтара, Флатрии и далекого Абальтэ, и почему связываться с обнаглевшими таборщиками, которым тут точно медом намазано, только Спасителя гневить. Охочие до приключений интересовались, где в последний раз видели неуловимого зверя по кличке Кудлатый Уй, и почему для того, чтобы наконец изловить его, нужно дождаться Третьего конца Света. Под хвостом у этого существа раскачивались здоровенные серебристые яички, и тому, кто эти яички заполучит, всегда будет сопутствовать удача (правда откуда взять удачу изловить чудесное существо, казаки не ведали). Стоило только щелкнуть яичками друг о друга, как разверзнется земля, дым повалит горой, и пред хозяином серебристых яичек предстанут трое карликов, готовые исполнять любые желания, что не придут ему в голову. Казаки были свято уверены, что сие не брехня, а самая святая правда, нужно только ухватить Кудлатого Уя за хвост, и яички сами упадут в руку счастливцу.

Еще поговаривали, что к югу снова видели троицу прекрасных ведьм, глядеть на которых если и дозволяется Священным Писанием, то лишь через левую подмышку, и что одна из них, якобы сговорившись с самим чертом, третьего дня похитила с неба месяц. Темень упала такая, что несчастный пан Чубец вместо своей хаты сослепу завернул на порог к панне Перепелихе, провел с ней целую ночь и ушел в весьма благостном расположении духа. А была та панна самая что ни на есть всамделишная Духобаба, но об этом предпочитали много не болтать.

Прошлым вечером снова слышался таинственный колокольный бой, временами раздающийся со стороны старой заброшенной церквы, по слухам, заложенной и немедленно проклятой самим святым Енеем. Церкву ту оставили еще до закладки воеводиного острога, но пойти туда совсем невозможно, ибо путь к ней давно зарос бурьяном и мор-травой, и никто не найдет впредь туда дороги. Разве что непутевый панич Щербак как-то с пьяных глаз заплутал в Рыжем лесу, посреди которого и стоит та церква. К полуночи он таки добрел до ее сгнивших стен, да и бежать бы ему со всех ног, но ударил, видать, зеленый змий ему в темечко, он и сунул нос в раскрытое оконце. Сеншес ведает, что он там увидал, но вернулся панич как лунь седой и окромя слова “селедка!”, которое он не уставал повторять в ответ на любой вопрос, ничего от него более и не слыхивали.

Ну и конечно обсуждали негаданно вспыхнувшую войну Фебора с Пхеи, наперебой поносили проклятого Крустника, ждали новых налетов баюнских молодчиков и примкнувших к ним колядников, а то и кочевых полчищ из шатранских степей, а также поминали еще великое множество всякого вздора, который Игриш решил пропустить мимо ушей.

Голову фавна, с которой заявился Каурай, не стали долго разглядывать, с места пустившись в горячий спор, кому она таки могла принадлежать. Сошлись на том, что ее мог оставить после себя Лесовик, прежде чем пойти искать себе пару, как это обычно делают иные парубки, которым нет никакого дела до отцова мнения, а дай только поноситься за юбками. Или же се есть тот самый неуловимый Кудлатый Уй, однако эту версию сразу же отбросили за неимением доказательств о приближении Третьего конца Света. Кто-то робко признал в рогатой башке бычка, с которым пан Зволыга в прошлом годе собирался победить в ярмарочном соревновании, да так замечтался о новой пищали, которую давали за самого красивого бычка, что заявился на ярмарку в гордом одиночестве, сжимая в руках перекушенную веревку. Бычка же и след простыл, и никак не мог припомнить пан, где же он видел его в последний раз. Увы, Зволыга свою животину в голове не признал, а только бранился, что точно бы победил, если бы Сеншес не отвел от него удачу вместе с бычком. Про происхождении головы почему-то позабыли спросить самого Каурая, но тот и не настаивал. Голову засолили, сунули в бочку да и закатили в погреб подальше от любопытных глаз и длинных языков.

Пока казаки чесали языками, меж столами проворно скакали разносчицы — и с все новыми кувшинами, наполненными все той же горилкой. Тьма за стенами шинки окончательно прибрала к рукам хмурый день, и потные лбы трактирных завсегдатаев сверкали в лучах шкворчащих лучин и раскуриваемых люлек. Дружная братия Кречета, рассевшаяся по лавкам вдоль длинных столов, громко приветствовала всякого, кто пересекал порог заведения под лай злющего пса, который неусыпно нес дозор при входе, и нынче шинка буквально трещала от наплыва народу. Каждый новоприбывший, кто считал выше своего достоинства склонить голову перед образами и Неопалимым Ликом в святом углу шинки, не