Княжна Тараканова - Фаина Гримберг

– Да ты удивительная еретичка!

– Ошибаетесь, я не еретичка. Еретики – те, кто пытаются так или иначе изменить особенности веры, уже давно существующие. А я не верю в Бога, ни в каких богов!.. Но я не выдам вас матери Терезе. Я ценю то, что вы открылись мне…

Внезапно Фелиция порывисто поднялась, нарядное платье метнулось вперед. Она наклонилась к Елизавете и поцеловала девушку в губы. Этот внезапный поцелуй взволновал Елизавету, вызвал во всем теле внезапное ощущение жара, почти такое же, как тогда, в день ярмарки, когда она отдала свое тело Михалу… Подавляя это волнение, Елизавета пришла в монастырь, к настоятельнице. Мать Тереза выслушала внимательно подробный отчет Елизаветы. Девушка ни о чем не позабыла, сказала, что не видела в доме никаких запретных книг и тем более – никаких книг на древнем еврейском языке…

– …Госпожа читает молитвенник и сказки…

– А бумаги? Ее бумаги!.. Ты должна была посмотреть ее бумаги!..

– Вы ничего об этом не говорили, матушка. Это дело трудное. Бумаги хранятся в кабинете, княжна редко зовет меня туда…

– Ты могла бы и догадаться, что многое важное содержится именно в бумагах!

– Ладно. Я постараюсь добраться и до бумаг…

Настоятельница вручила девушке небольшую денежную сумму. «Вместе с жалованием, которое мне заплатила княжна, это все же очень мало!» – подумала Елизавета. Она понимала, что ей нужно много денег, но сама себе не решалась признаться в этом своем понимании.

Разумеется, об откровенном разговоре с княжной мать Тереза не узнала никогда.

* * *

Миновал еще один месяц. Фелиция явно делалась нервна, говорила Елизавете раздосадованно, что львовское духовенство чинит самые разнообразные препятствия…

– …моему отъезду в Варшаву!.. Мои денежные дела все более запутываются. Я знаю, чьи это козни!..

– Но неужели матушки Терезы? Это вовсе не похоже на нее! – искренне удивлялась Елизавета.

– Ах, оставь! Настоятельница бенедиктинок – всего лишь пешка, марионетка… Но они еще не знают меня!..

Еще несколько раз они беседовали о религии, о свободе и прочих, весьма отвлеченных, но все же чрезвычайно важных для жизни материях…

– Я знаю, мои письма вскрывают, не отсылают в Варшаву…

Но княжна нашла способ передать письменное известие своему жениху.

Однажды Елизавета застала у двери в кабинет Шмуэла, давно ею позабытого. Он возник перед ней как живое свидетельство реальности прошедшего, происходившего в ее жизни. Увидев его, она удивилась и спросила даже с некоторым раздражением, что он здесь делает… Он прямо-таки ел глазами вставшую перед ним девушку. Взгляд его был упорным, мужским… Он сказал ей, что его призвала княжна…

– Для чего?

– Есть дело.

Девушке захотелось узнать, что же для него важнее: она или это самое дело, которое он вызвался исполнить.

– Скажешь мне, какое дело?

Но он, совершенно не усомнившись, покачал отрицательно головой.

– Нет, не могу сказать. Важное дело. Сказать не могу.

Она решилась посмотреть в его упорные мужские глаза:

– Не говори, если не хочешь!

– Не могу. Я дал слово.

Она отвела взгляд, спросила:

– Почему ты не уехал? Ты ведь должен был уехать…

– А я и уехал. Я приезжаю иногда. Служу теперь у одного золотых дел мастера, он часто сюда ездит, а я вместе с ним…

Она хотела, чтобы он признался, мол, приехал из-за нее…

– Зачем тебе сюда ездить? – спросила.

Но он будто в поединок вступил с ней. Он будто понял, каких слов она ждет, и нарочно не хотел говорить эти слова. Потом она сдалась, решила не мучить его более. Он начал было говорить о ее родных, но она прервала его, сказала, что это не занимает ее…

– Ты, должно быть, женился? – спросила она.

Он сказал, что еще не накопил достаточно денег для того, чтобы ему отдали одну девушку…

– …ее отец – мясник…

Но глаза Шмуэла говорили ясно, какая девушка занимает его мысли… Тем не менее он не расспрашивал ее о ее жизни и даже и не подумал укорять ее за то, что она стала христианкой. Она не намеревалась быть с ним откровенной…

Шмуэл отвез письмо княжны Юзефу (Якобу) Франку в Варшаву. Миновал еще один месяц. Елизавета побывала у настоятельницы, сказала, что видела бумаги княжны…

– …она все время пишет письма своему жениху. Других бумаг я не видала; не знаю, существуют ли у нее другие бумаги…

Мать Тереза снова дала девушке деньги. И снова Елизавета подумала, что денег мало, и еще – что Михал никогда не женится и всегда будет ждать ее. Она сама удивилась этой последней мысли!..

Спустя еще несколько дней приехал в город в отличном экипаже, в сопровождении слуг и охраны верховой, жених княжны, тот самый Юзеф Франк. Большой дом ожил. Спустя еще несколько дней состоялся большой прием с балом. Съехались гости, в большом зале сверкали огни свечей. Елизавете так хотелось посмотреть на гостей и в особенности – на танцы, но вдруг она запретила себе это. «Все-таки я не горничная, то есть я не хочу вести себя, как настоящая горничная!..» И она все время бала просидела в своей комнатке, рядом с лестницей на чердак. Звучание бала, в котором торжествовала звонкая музыка, доходило до ее ушей смутно…

Затем прошло еще несколько дней. В малой гостиной стоял клавесин, хорошо настроенный. Когда княжны не бывало дома, Елизавета садилась и играла. Она играла и на этот раз, и не прекратила игру, не вскочила, когда услышала, как он вошел. Он был очень похож на свой портрет, то есть, конечно, это портрет был похож на него. Юзеф Франк спросил, что она играет.

– Танец Миколая Краковского[25], – отвечала она, отняв пальцы от клавиш. Она чувствовала, что косина ее темных-темных глаз производит странное впечатление, именно на этого человека. Она вдруг, мгновенно, поняла, что ее глаза влекут. Она вовсе не была кокетлива, как бывают молодые девушки, и понимая это своеобразие своих глаз, она мгновенно же смутилась. Она все же не испугалась, нет. Она уже знала, сознавала, что в конце концов придется ей ответить на это жадное желание, так ясно, словно адский огонь, вспыхивающее на лицах мужчин, на этих плотских, почти мясистых лицах, поросших жесткими волосами бород и усов. Она уже поняла, что все мужские слова, обращенные к ней, чаще всего будут только лишь едва прикрывать жадное желание получить ее, овладеть ею!..

– …да, да! – произнес он несколько даже и экзальтированно, хотя, казалось бы, не имелось никаких поводов для экзальтации. Единственным поводом являлось это самое желание… – В одной табулатуре я видел его песнопения… А вот этот танец ты знаешь?..