Княжна Тараканова - Фаина Гримберг

– Фелиция прикажет искать меня, – сказала она.

– Прошу тебя, не называй мою жену по имени, – сказал он спокойно и не отрываясь от замков.

– Меня будут считать воровкой, – она проглотила обиду. Сейчас не надо было спорить, возражать, ссориться…

– Лучше воровкой, чем любовницей Франка, – он спокойно открывал шкатулку.

– Ты боишься? Тебе стыдно? – На самом деле ее сейчас волновало только одно, то, что содержалось в шкатулке и бюваре Фелиции.

– Да не стыдно мне! – Теперь в его голосе зазвучали нотки досадливого возбуждения. Означало ли это его слабость?

– Я никому не скажу, – сказала она детским голосом честной и умной девочки. – Я никому не скажу, – повторила, – не скажу, если никто не будет искать меня!..

– Никто!.. – Шкатулка и бювар уже были раскрыты. – Никто не будет искать тебя. Конечно, Фелиция тотчас заподозрит тебя, но я скажу ей, что не следует искать тебя. Я скажу ей, что это большая удача, то есть твое внезапное бегство есть, в сущности, счастье для нас, для меня и для Фелиции. Она любопытна, ты занимаешь ее воображение, представляешься ей загадочной и отчасти необыкновенной. Она хотела бы понять тебя и даже сделать тебя своим доверенным лицом. Это очень наивно, я-то знаю, что ты не можешь быть ничьим доверенным лицом! Да, я проявил слабость, но я не хочу, чтобы ты стала моей любовницей, моей настоящей любовницей. Я мог бы просто снабдить тебя деньгами и ты бы исчезла с моими деньгами, но тогда возможно было бы заподозрить меня! Фелицию эта кража не разорит. Надеюсь, мы более не встретимся!..

Он уже набивал большой бархатный кошель монетами, набирая их горстью из шкатулки. Затем вынул из бювара бумагу, исписанную крупным, аккуратным, с закруглениями букв, почерком…

– Это паспорт, – начал он и тотчас перебил сам себя… – Да ты знаешь ли, что такое паспорт?

Она кивнула и с пренебрежением пожала плечиками.

– Это паспорт на имя княжны Ассанчуковны, – продолжил он, – то есть на имя лица, теперь уже не существующего. Княжна Ассанчуковна уже преобразилась в мою супругу, княгиню Фелицию! Но все же я не советовал бы тебе слишком долго пользоваться этим документом. Никогда не доводи дело до явственных подозрений в свой адрес! Как раздобыть другой паспорт, я не стану объяснять тебе. Существует много способов. Ты умна, сама додумаешься. Сейчас я прибавлю к этим деньгам еще один кошель, это будет тебе от меня. Жди здесь, но дождись. И не бойся, я не предатель.

Юзеф вышел из спальни. Она вдруг устала и присела на широкую, с балдахином, постель. Подумала, что уставать ей нельзя, ведь впереди странный путь в неведомое… На столе с тонкими гнутыми и золочеными ножками оставались шкатулка, бювар и туго набитый кошель. Огоньки свечей внезапно вытягивались почти горизонтально и снова выпрямлялись судорожно…

Франк вернулся, в руке он держал еще один кошель.

– У меня есть еще деньги, – произнесла девочка глуховато, – в моей комнате.

Юзеф посмотрел на нее тем взглядом, который обычно зовут испытующим.

– Идем, – сказал он, – идем в твою комнату. – Это «в твою комнату» он выговорил совсем иронически. Но ей было все равно.

Он шел по коридору. Глубокие карманы камзола оттянуты были большими, туго набитыми кошелями. Девочку он пустил вперед. Она несла подсвечник со свечами.

В ее комнате, когда она молча поставила подсвечник на маленький комод, он приказал:

– Бери свои деньги. – Затем добавил: – А свои тряпки можешь бросить здесь…

Она, все так же молча, повернулась к нему узкой девичьей спиной, вытянула ящик комода, вынула узелок, затем снова повернулась лицом:

– Я готова…

– Ты так думаешь? – спросил он. Был суров с ней.

Она быстро, подавив приступ смущения, снова выдвинула ящик и на этот раз вынула поспешно шерстяную, коричневую, в мелких синих цветках, шаль.

– Дай мне остальные деньги. – Она наклонилась над своей постелью и разостлала шаль.

Он протянул ей оба кошеля. Она – скорыми движениями длинных пальцев – увязала все деньги – свои, его и украденные из шкатулки Фелиции – в шаль, затянула проворно узел…

– Сейчас пойдешь на Маршальковскую, в особняк Мадалиньских, – приказывал он. – Там спросишь кучера Войтылу, скажешь ему, что ты от Ольбромского. Если скажешь, что я послал тебя, старик не поверит и дальше пеняй на себя. Он проводит тебя на почтовую станцию, наймет карету. Потом, уже в дороге, понадобится тебе подорожная, но об этом будешь заботиться сама…

Она закутала голову и грудь темной накидкой, взяла в правую руку узел. Ноша оттянула руку.

– Ступай! – сказал он громко и раздраженно. – Уходи скорее, скорее! Я не ручаюсь… – Он не договорил.

Она поняла, что желанна ему, что он желает снова и снова брать ее тело. Но ей некогда было наслаждаться чувством власти над мужчиной, самой приятной для женщины власти. Да и власть эта имела пределы. И это был сильный человек, могущий подавлять свои желания.

Она не сказала ни слова, быстро пошла.

– Куда? – спросил швейцар в ливрее, шитой серебром.

– Пусти, дядя, подруга моя больна! – Девушка подбежала к дверям. – Отопри!

Он сказал ей, что она, конечно, врет.

– Да пусти же! – попросила она. Ей вовсе не хотелось тратить на этого человека свое время, свои слова, свое притворство… – Пусти, дядя! – повторила она просительно.

Он сказал ей, что она, должно быть, идет к любовнику.

– Нет, нет, Матерью Божьей клянусь! – Она перекрестилась. – Не к любовнику, нет!..

Швейцар был уже почти стариком и сейчас ему хотелось спать. Он подошел к двери, ворча. Она не слышала его слов, но подалась в сторонку, словно бы он надвигался на нее. Он отпер дверь и махнул рукой небрежно и приглашающе. Она вылетела в открытую дверь. Дверь за ней захлопнулась.

* * *

Девушка летела по улицам. Было темно. Фонари и прохожие были редки. Она подумала, что ведь ее сейчас могут ограбить, на нее могут напасть! Никто не позаботится о ней. Никто не будет приказывать ей и никто не будет ничего решать за нее, и защищать ее никто не будет! Потому что она теперь свободна!.. И она приостановилась на какой-то миг и глубоко, всей грудью, вздохнула, наслаждаясь этой опасной и все равно прекрасной свободой.

* * *

Уже через час наемная карета выезжала за пределы польской столицы. Низко надвинутая на лоб накидка скрывала лицо сидящей в карете женщины, она куталась в плащ, старый, потертый, с отрезанным капюшоном. Этот поношенный плащ своей жены дал девушке кучер Войтыла; он видел, что она дрожит. И вправду похолодало сильно…

Елизавета думала о Юзефе, о том, как он будет говорить с Фелицией. Конечно же, все будет так, как захочет он! Никакой погони не будет! И Фелиция не поссорится с ним… И он, конечно, заступится за швейцара. Ведь швейцар, старик Петр, совсем не виноват! Ведь он никого чужого не впустил в дом. И что такого в том, что он выпустил камеристку госпожи! Ведь он знает, что Елизавета – камеристка госпожи, госпожа доверяет ей… Далее мысли девушки оборотились вновь к Юзефу, к его последователям. Быть может, было бы интересно быть с ними, слушать о таинстве создания новой веры… Но нет, она не может, не может, потому что не хочет лгать, не хочет притворяться послушной, ни за кем не хочет следовать! И не верит ни в каких богов! И никакие веры не нужны ей, ни прежние, давно существующие, ни эта новая, только слагающаяся…