Возвращение тамплиеров - Джузеппе Д'Агата

Так или иначе, в тот же вечер другой старик, пьяный, а может, и нет, подозвал меня к своему столику и шепнул на ухо, что именно тогда, в декабре, Господь пожелал выказать Свое недовольство воюющими и прислал легион архангелов (но ведь и Люцифер с гордостью говорит: „Имя мне легион!“) на поле битвы, недалеко от Бастони. И по словам старика, знаки небесного вмешательства видны там и поныне. Хотите убедиться сами? Поезжайте в сыроварню, что принадлежит семье Маак. Выкладываю тебе сразу все, что слышал.

На этом я закрываю тему местных жителей. Что еще прибавить? Да здравствует итальянская провинция! Здесь не любят приезжих, кивают на них друг другу и относятся с нескрываемым подозрением, если не с враждебностью. Молодые люди, похоже, более открыты, но их тут очень мало.

Рядом с главной площадью я нашел гостиницу, где и расположил свой главный штаб. Тут есть одна очень милая горничная: позволяет приласкать себя (но не более того), а взамен требует, чтобы я рассказывал ей сплетни о кинозвездах. Представляешь?!

Я осознал стратегическое значение Бастони. Через город проходят две большие дороги: из Люксембурга на Брюссель и на Льеж. Он также находится в центре важного для Южных Арденн перекрестка (поскольку география никогда не была твоим сильным местом, напомню, что существуют еще Северные Арденны, которые тянутся до Аргонн и принадлежат Франции). Не буду утомлять тебя названиями городков, куда ведут дороги из Бастони. Но одно из них ты должен знать, потому что именно этот город нас интересует, — Нешато.

Я понял, почему описываю свою поездку так подробно. Я всегда мечтал путешествовать следующим образом: приезжать в сопровождении образованного и верного слуги (мажордома, секретаря) в знаменитые города и прочие места и спокойно располагаться в самом роскошном номере лучшей гостиницы. Потом, не покидая гостиницы — ну разве только чтобы заглянуть в бар с богатой картой вин, — велеть слуге осмотреть вместо меня все природные и рукотворные красоты, приносящие счастье туристам и деньги туристическим агентствам, а потом рассказать мне — да, именно рассказать — про все самое интересное. Его рассказы позволят мне произнести сакраментальную фразу: „Ну да, я тоже там был“. От сообразительности слуги зависит также, будет ли у меня в достатке вещественных доказательств — фотографий и слайдов.

Из-за лирических отступлений ты, однако, останешься без подробного описания пейзажа. Скажу только главное: в этих краях много лесов, пастбищ, вересковых пустошей и невысоких гор, и еще тут протекает Мозер. Больше добавить, пожалуй, нечего. Думаю, ты и сам поймешь, что подобная местность не слишком благоприятна для сельского хозяйства: плуги, тракторы и прочая техника (за исключением немецких танков, да и то пока им хватало бензина) на таких землях бессильны. От сельского хозяйства можно плавно перейти к моей вылазке: как опытный рассказчик, я специально приберег ее на самый конец.

Сыроварня семьи Маак — ближе к Нешато, чем к Бастони, — находится как раз в Плэн-де-Пастер, и она единственная на всю округу. Последний из Мааков, оставшийся в живых, покинул ее несколько лет назад, и потому она выглядит пустой и мрачной. Но не так уж она и стара, между прочим, — построена в 1947 году на земле, принадлежащей государству. Это два здания: одно — низкое и продолговатое, к нему пристроено под углом другое, повыше, где находятся сеновал и конюшня. Земля вокруг не поделена на участки, это огромная, голая и пыльная пустошь, если не сказать пустыня.

Одно меня здесь особенно поразило — полное отсутствие деревьев. Пожалуй, тут надо кое-что пояснить. Сыроварня была построена между двумя огромными дубами, от которых остались только пни, деревья были срублены на уровне земли. Мало того, до строительства сыроварни тут, видимо, повсюду были заросли вереска или даже редкий лес: если разворошить листву и копнуть землю в разных местах, как сделал я, то довольно часто попадаются пни — намного меньше, чем оставшиеся от дуба, но спиленные электрическими пилами.

Перечисляю все эти детали, потому что это действительно важно.

Я побывал в Нешато, городке еще меньше Бастони. Там один молодой фотограф проникся ко мне симпатией и позволил полистать старые альбомы фотографий, сделанных его отцом. Я смотрел просто из любопытства и вдруг обнаружил в них то, что даже не искал специально, а лишь надеялся найти. На фотографии, сделанной в 1943 году, изображена большая группа участников летнего пикника в Плэн-де-Пастер. Они позируют фотографу, стоя между двумя огромными дубами (да, именно теми), в том самом месте, где потом построили сыроварню Мааков. Вокруг видно множество деревьев, — думаю, это тополя. Во всяком случае негустой лес. Я попросил сделать фотокопию этого снимка.

Потом, опять же в Нешато, я повидался с последним представителем рода Мааков — Огюстом, живущим у своих родственников. На вид ему лет шестьдесят (а на самом деле пятьдесят), лицо болезненное, заросшее щетиной, остановившийся, слегка ошарашенный взгляд, — словом, он похож на слабоумного, но все же это не так. Поначалу он подумал, будто я хочу купить у него сыроварню, и был расположен поговорить, а когда понял, что ошибся, захотел прогнать меня. Тогда я вложил ему в руку стофранковую бумажку, и он успокоился. Мы разговаривали в небольшой, скромной и хорошо натопленной комнате (тут ведь еще довольно холодно). Вот самое главное.

— Господин Маак, почему вы оставили вашу сыроварню?

— Раз не будете покупать, так и быть, скажу почему. — И далее мрачным тоном: — Это прóклятая земля. Вы же знаете, когда речь идет о замужестве, женщины обычно не придираются к мелочам. И все же ни одна не захотела выйти за меня замуж и отправиться жить в сыроварню. Вот почему я остался без жены.

— Из-за этой проклятой земли?

Широкий утвердительный жест.

— Конечно. Когда после войны надо было строить сыроварню, мне было девять лет, но я навсегда запомнил, что говорил мой дед моему отцу: „Брось, эта земля прóклятая, людям не обработать ее“. А мой отец: „Нет, — говорит, — молчи и не каркай! Город дает нам землю за такую цену, что, считай, дарит, да еще оплачивает строительство дома: половину дают сразу, а вторую — частями. Это Господь возмещает нам все!“ — „А со второй половины нам проценты не полагаются?“ — съехидничала эта старая язва, мой дед.

— А что вы делали раньше?

— Батрачили. Недалеко от Брюсселя. У нас ничего не было и даже от этого следа не осталось.

— Почему ваш дед был против нового дела?

— Он говорил, что все труды будут совершенно напрасны. Земля, мол, тут слишком скупая. Уже потом мы поняли, как он был прав. Нас было всего десять или одиннадцать человек, считая всех — мужчин, женщин и детей, и мы все работали. Сколько мы всего сажали! А собирали какие-то крохи. Годами и годами мы остервенело трудились, сами сделались упрямее земли, пытаясь приручить ее, шли на хитрости, сеяли разное — пшеницу, кукурузу, рожь, свеклу. Мы трудились из последних сил, пока могли, пока были рабочие руки, мы прямо-таки боролись с этой неблагодарной землей, а потом бросили.

— Может быть, земля была плохой из-за множества деревьев?