Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948 - Генрих фон Айнзидель

21 сентября 1943 г.

Сегодня на пленарной сессии состоялись официальные выборы девяти представителей Союза немецких офицеров при Национальном комитете. В это время впервые произошло решительное столкновение внутри самого Национального комитета. В последний момент генералы, похоже, поняли, что после того, как все они вступили в ряды Национального комитета, они тем самым похоронили мечты об офицерском союзе. Может быть, они тешили себя мыслями, что с самого начала Национальный комитет обладал большим политическим весом, так как Союз немецких офицеров объединял военнослужащих лишь определенных званий. Тем не менее они, очевидно, желали обеспечить себе большее влияние, и поэтому во время сессии комитета неожиданно был поднят вопрос об обязательном включении в состав руководства комитета еще одного генерала, помимо Зейдлица. На эту роль был выбран фон Даниэльс. Получив разрешение от русских, Вайнерт, который не хотел, чтобы из-за одного незначительного пункта под угрозой оказался весь замысел, согласился с этим предложением. Но 14 членов комитета, в том числе и я, были настолько шокированы этими генеральскими интригами, что все мы проголосовали против этого пункта под тем предлогом, что фон Даниэльс был нерешительным человеком.

15 октября 1943 г.

Через несколько дней после того, как был создан Союз немецких офицеров, Национальный комитет направил Фридриха Вольфа, подполковника Баратова и меня на южный участок фронта на Украине. Вместе с нами отправились пятеро курсантов антифашистской школы. Мы направились в Ростов-на-Дону через Воронеж, Миллерово, Каменск-Шахтинский и другие населенные пункты — все те места, над которыми еще год и два месяца назад я участвовал в ожесточенных воздушных боях с русскими. Я испытывал очень сложные чувства, глядя в окно русского спального вагона на местечко в районе Миллерова, где когда-то дислоцировалась моя эскадра истребителей «Мессершмиттов».

Из Ростова-на-Дону на грузовике нас доставили в штаб командующего 4-м Украинским фронтом маршала Толбухина. Здесь мне вновь довелось встретиться с тем самым полковником Тюльпановым, который допрашивал меня под Сталинградом и по рекомендации которого я писал текст листовки. Он занимал должность начальника 7-го отдела политуправления Красной армии, приданного 4-му Украинскому фронту. Этот отдел занимался пропагандой среди солдат противника. В мирное время Тюльпанов был преподавателем в военном училище в Ленинграде. Он показал мне ту самую листовку, которую напечатали на основе моего текста.

На ней был человек с остриженными волосами и изъеденным экземой, образовавшейся после многочисленных уколов, лицом — я не смог узнать себя на фотографии. Кроме того, Тюльпанов посчитал невозможным упоминать в листовке, предназначенной для немецких солдат, слова о том, что этот немецкий летчик сбил 35 вражеских самолетов. Поэтому он просто убрал из текста цифру 5, оставив только 3. Тем не менее во вступительном слове он не забыл упомянуть, что я являюсь знаменитым пилотом, награжденным Рыцарским крестом. Сделав это, он, несомненно, добился того, что любой немецкий солдат, прочитавший листовку, сочтет ее фальшивкой.

Через день после нашего прибытия на позиции на реке Миус нас приняли сам Толбухин и начальник его штаба. Мы с Фридрихом Вольфом подробно рассказали маршалу о Национальном комитете. Тот обещал нам полную поддержку в работе. Нашей задачей было сосредоточить усилия на улучшении пропаганды на фронте, создать в немецких частях подпольные ячейки комитета. Кроме того, мы должны были заниматься сбором информации об обстановке в Германии и в немецкой армии. Пропаганда на фронте велась с помощью отпечатанных листовок, автомобилей, оснащенных громкоговорителями, и скрытно расположенных радиопередатчиков. При этом из Москвы прислали всего несколько листовок, где разъяснялись основные задачи Национального комитета и важность их выполнения для всего Восточного фронта. Авторами всех прочих текстов были представители комитета при советских фронтах и их помощники армейского и дивизионного звена. Листовки печатались в типографиях фронтовых газет. Нашей основной задачей было готовить тексты листовок и радиопередачи, которые будут вестись через громкоговорители. Кроме того, мы вели занятия для курсантов антифашистской школы и вновь захваченных в плен немецких солдат, которые добровольно согласились на них присутствовать. Часть русских совершенно не желала понимать нашу работу, из-за чего мы столкнулись со значительными сложностями организационного характера. Огромный вред делу пропаганды наносили те листовки, которые составлялись внутри Красной армии, где было полно откровенной лжи и преувеличений. К тому же если в Красной армии не испытывали трудностей с бумагой, то нам было сложно получить разрешение на печать даже одной листовки Национального комитета тиражом хотя бы 10 тысяч экземпляров. А 10 тысяч листочков бумаги, сброшенных с самолетов в ночное время над редкими позициями немецких солдат, исчезали, как иголка в стоге сена. Было бы наивным ожидать, что немецкие солдаты сумеют ясно различить листовки, отпечатанные органами Красной армии, направленные на то, чтобы деморализовать их и побудить к дезертирству, и обращения Национального комитета, где мы пытались убедить их создавать нелегальные группы и переходить к прямым политическим акциям против режима Гитлера. Наоборот, немецкие солдаты переносили ту непопулярность, которую успели завоевать советские листовки за два года войны, на листовки с обращениями Национального комитета. Единственной вещью, которую следовало признать за правду в листовках, распространяемых органами Красной армии, был вывод о том, что Гитлер проигрывает войну, а также то, что наци ведут Германию к катастрофе.

Но еще хуже, чем вся эта русская неуклюжесть, была русская бюрократия. Прежде чем идея дойдет до исполнения, можно потонуть в ворохе бумаг. Сюда же добавлялось откровенное невежество и отсутствие всякой самостоятельности в нижних эшелонах советских войск среди тех, кто отвечал за вопросы пропаганды, вплоть до дивизионного звена. Без их поддержки мы не могли сделать ничего, но они боялись любого самостоятельного решения и постоянно были озабочены вопросом о том, что о них может подумать их начальство. Кроме того, им казалась кощунственной сама мысль несколько уменьшить количество марксистских лозунгов и славословий в адрес непобедимой Красной армии и прекрасной Великой Октябрьской социалистической революции.

Все эти трудности еще более возросли, как только мы занялись вопросом создания подпольных групп внутри вермахта. Для этой цели мы и везли из Москвы пятерых курсантов антифашистской школы. Одетые в немецкую форму и с немецкими документами, они должны были перейти линию фронта и осесть в некоторых крупных городах в немецком тылу, откуда, как планировалось, они будут вести нелегальную работу. Но только на то, чтобы обеспечить тех пятерых немецким обмундированием, солдатскими и расчетными книжками, пропусками, воинскими проездными документами и тому подобным, ушло два месяца. Сложнее всего было добыть детали для заполнения всех этих документов, для чего было необходимо точно знать дислокацию расположенных по другую сторону фронта немецких частей.

Русские были склонны недооценивать эту работу и связанный с ней риск, поскольку могли полностью полагаться на поддержку населения в немецком тылу. Для нас же каждый по ту сторону фронта, русский или немец, был поначалу врагом. Русские были заинтересованы лишь в том, чтобы докладывать наверх по команде, что для нелегальной работы за линией фронта отправлено большое количество немецких антифашистов. Им была абсолютно безразлична судьба всех этих людей, которые шли на эту чрезвычайно опасную работу единственно из любви к Германии и ненависти к Гитлеру. Из-за такого отношения некоторые из наших лучших людей, которых экипировали не мы, а русские, попали в руки немецкой полевой жандармерии.