Уильям Шекспир. Человек на фоне культуры и литературы - Оксана Васильевна Разумовская

Ты злей волков, французская волчица,

И твой язык ехидны ядовитей!

Как не пристало полу твоему

Торжествовать, подобно амазонке,

Над горем тех, кто сокрушен судьбой!

Красой нередко женщины гордятся,

Но, видит Бог, в тебе ее немного.

Их добродетель восхищает нас,

Но ты обратным поражаешь всех.

Их сдержанность нам кажется небесной,

А ты чудовищна своим развратом.

Ты далека от всякого добра,

Как антиподы далеки от нас…

Смочила ты платок в крови ребенка

И слезы утереть даешь отцу, —

И все же образ женщины ты носишь?

Но женщины добры, нежны, покорны, —

Ты ж зла, груба, сурова, непреклонна…

Бесчеловечный поступок королевы – намочить в крови убитого Ретленда платок и дать Йорку – больше соответствует духу и стилистике кровавой трагедии, чем исторической хроники. Погибший от руки Клиффорда Ретленд был ровесником ее сына, принца Эдуарда, – оба достигли семнадцатилетнего возраста и по меркам своей эпохи уже не считались детьми: они сражались бок о бок со своим отцами[117], могли жениться (сын Генриха даже успел это сделать) и в случае восшествия на престол не нуждались бы в регенте. Для более драматического эффекта Шекспир подчеркивает юный возраст Ретленда, называя его «невинным ребенком»: на фоне череды смертей, происходящих на сцене, убийство мальчика вызовет больше отклика, чем смерть юноши.

Тема детоубийства в трилогии дополняет галерею сенекианских по стилю ужасов: отрубленные головы (сначала враги прибивают к воротам города Йорка голову Ричарда, затем на ее месте появляется голова Клиффорда), жестокость Маргариты, дающей Йорку платок, смоченный кровью его сына, а затем собственноручно добивающая раненого герцога; отец, волокущий тело убитого сына, и сын с не менее ужасной «добычей» – все это превращает третью часть «Генриха VI» в настоящую кровавую драму и заставляет критиков по сегодняшний день надеяться, что пьеса все же была создана не одним Шекспиром и ее «огрехи» можно списать на еще более молодого или менее талантливого автора.

При этом все части «Генриады» уже несут на себе отпечаток если не шекспировского гения, то его «фирменного стиля», заметного даже в ранний период. Единственное, чего не хватает «Генриху VI», – это трагического героя с его глубиной и непреодолимостью внутреннего разлада, который появится менее чем через десять лет в «Гамлете». Зато в трилогии уже оформилась другая характерная для шекспировской драматургии фигура – коварный злодей со сложным внутренним миром. В третьей части «Генриха VI» такого персонажа порождает сама тьма и хаос гражданской войны, он – дитя распри, братоубийственной вражды и раздора.

Впервые он появляется еще в предыдущей части трилогии, эпизодически, но уже привлекает внимание своей дерзостью и отталкивающим видом: «…куча злобы, гнусный недоносок, / Урод, горбатый телом и душой». Звали этого «монстра» Ричард, и он был сыном герцога Йоркского, а стал последним из Плантагенетов, занявших английских престол. В третьей пьесе «Генриады» он выходит из тени и начинает «показывать характер», но полностью раскрывается только в отдельной, посвященной ему драме («Ричард III»), которая сюжетно примыкает к трилогии, образуя с «Генрихом VI» единый цикл о Войне Роз.

На протяжении всего своего творчества Шекспир неустанно стремился проникнуть разумом в тайную связь власти и злодейства, определить природу их отношений. Может ли властитель быть добродетельным человеком, не теряя при этом необходимых для управления страной качеств? Если учесть популярность макиавеллистических идей в культуре и политике западноевропейских стран в этот период, то ответ кажется однозначным. При этом, как демонстрирует в своих пьесах Шекспир, в сфере управления государством опасны любые крайности, как деспотия, так и безвластие при живом монархе (что показано историей Генриха VI). В качестве «золотой середины» Шекспир выдвигает кандидатуру Генриха V, однако ранняя смерть этого короля приводит к его идеализации (как в литературе, так и в народном сознании), что исключает возможность объективной оценки его характера. В «Юлии Цезаре», «Гамлете», «Макбете», «Короле Лире» и исторических хрониках Шекспир неизменно задается вопросом, что первично – властолюбие, которое даже добродетельного человека развращает и подталкивает к преступлениям, или порок, который всегда сочетается с гордыней и амбициями, а потому неизменно стремится к власти и обретению неограниченных полномочий для достижения большего размаха своих злодеяний.

История Ричарда III в интерпретации Шекспира подтверждает гипотезу о том, что власть, подобно катализатору, усугубляет присущие личности пороки и недостатки и ускоряет нравственное падение их обладателя. В начале трилогии Ричард не слишком выделялся на фоне толпы таких же, как он, «пасынков» Фортуны, озабоченных не столько захватом власти, сколько элементарным выживанием в «мясорубке» гражданской войны. Впрочем, телесные недостатки, которые Шекспир утрирует, изображая Ричарда, делают его особенно озлобленным и завистливым.

Я в чреве матери любовью проклят:

Чтоб мне не знать ее законов нежных,

Она природу подкупила взяткой,

И та свела, как прут сухой, мне руку

И на спину мне взгромоздила гору,

Где, надо мной глумясь, сидит уродство;

И ноги сделала длины неравной;

Всем членам придала несоразмерность…

В «Ричарде III» Глостер снова оправдывает свои злодеяния врожденным уродством, не оставившим ему возможности достичь поставленных целей более мирным путем (хотя большинство персонажей «Генриады» проливает кровь своих врагов безо всякой дополнительной мотивации).

Меня природа лживая согнула

И обделила красотой и ростом.

Уродлив, исковеркан и до срока

Я послан в мир живой; я недоделан, —

Такой убогий и хромой, что псы,

Когда пред ними ковыляю, лают.

Чем в этот мирный и тщедушный век

Мне наслаждаться? Разве что глядеть

На тень мою, что солнце удлиняет,

Да толковать мне о своем уродстве?[118]

В Средние века связь между врожденными физическими отклонениями и злодейством казалась самоочевидной, так как несоответствие «образу и подобию Божьему» подразумевало причастность темных сил к появлению на свет человека с подобными «аномалиями». Количество и разнообразие дьявольских меток на теле Ричарда таково, что он предстает настоящим демоном, исчадием ада. Особенно убедительно эта мысль звучит из уст его антипода, кроткого и благочестивого Генриха VI[119], обреченного на заклание:

Когда рождался ты, сова кричала,

Безвременье вещая, плакал филин,

Псы выли, ураган крушил деревья,

Спустился на трубу зловещий ворон,

И хор сорок нестройно стрекотал.

И мать твоя, хотя страдала больше,

Чем матери другие, родила

Себе отрады меньше,