Долгое молчание - Этьен ван Херден

В этом мире смуглый цвет лица работает против тебя, быстро понял Марио. А уж если ты находишься в положении Большого Карела, то окажешься втянутым в бесконечную войну против предрассудков узкомыслящей паствы, стоящей каждое воскресное утро около церкви и, прищурившись, разговаривающей приглушенными голосами.

После ухода Летти Карел пошел вперед семимильными шагами. Прибыли первые рабочие бригады, люди из сельского Транскея. Они быстро обнаружили, что Марио — иностранец, и начали насмехаться у него за спиной, причем таким образом, чтобы быть уверенными — он об этом знает. Большой Карел поговорил с ними.

После этого они сделались более дружелюбными и уважительными. Марио понятия не имел, что сказал им Большой Карел, но в первый же раз, когда нужно было взрывать скалу и он появился с шашками динамита, рабочие убрались с его дороги и держались в стороне от него во все время проекта.

Это его вполне устраивало, и он остался доволен демонстрацией того, что Большой Карел знает, как управлять проектом. Именно по этой причине в тот день, когда он был, как малярией, одержим своей великой тайной, которая уже никогда не покинет его, в день, когда Испарившийся Карел исчез, Марио решил сделать все, что в его силах, чтобы доказать ошибочность обвинений горожан и показать, что вера Большого Карела в Бернулли была оправдана.

И вот на следующий день после того, как вода отказалась течь и все решили, что мечта о канале пошла к черту, Марио сам отправился открывать шлюз. Теперь дно канала было влажным, и вода скользила по нему быстрее, поднявшись на три четверти вверх по Горе Немыслимой. На третий день, когда он в одиночестве поехал верхом к Первому Шлюзу, он уже знал, что на этот раз все сработает. Вода легко потекла по мокрому каналу и в неудержимом сверкающем порыве перехлестнула через Гору Немыслимую — как раз в тот миг, когда Летти Писториус с хилым младенцем Джонти Джеком на груди, на борту «Виндзорского Замка», пришвартованного в гавани Столовой Горы, развернула телеграмму и узнала об исчезновении Большого Карела.

Жители Йерсоненда очнулись от послеобеденной дремы, разбуженные пением канала стремительной воды, и внезапно их сады, и поля их приусадебных участков, и заболоченная территория, и городской водопровод заполнились потоками воды — потоками сладкой капризной воды оттуда, из страны Первого Шлюза. Кто-то забыл закрыть шлюзовую перемычку на плотине, и первый поток растекся по городу щедрой волной.

Пораженные, кинулись все к плотине. Двое молодых людей сумели закрыть шлюзовую перемычку, и горожане стояли, уставившись на воду, бурлящую, пенящуюся, сверкающую и вихрящуюся с энергией, которую она набрала, стекая с горы. У воды был странный запах далекого мира гор с глубокими пещерами, откуда били источники, странных корней и растений, неизвестных в этой части мира. И когда Немой Итальяшка прискакал обратно в город, его встречали как героя и горожанина. Теперь-то все поняли, что Большой Карел забыл о силе наименьшего элемента мироздания — комочка пыли.

В тот первый день язык воды гнал и поглощал пыль долгие-долгие мили. Все вспомнили гигантскую тучу пыли, поднявшуюся в воздух, когда открыли шлюзовые ворота. Сначала нужно было уничтожить пыль.

— Это как с любовью, — говорили теперь знатоки. — Чтобы собрать щедрый урожай, нужно сначала вспахать землю.

22

В старом Дростди был свой особый ритм, как вскоре обнаружила Инджи. Хотя мыло давно уже не варили в старом мыловаренном чане в летней кухне, тяжелый запах щелока и жира повисал в воздухе каждую пятницу после обеда — в то время, когда в стародавние времена здесь приготовляли мыло к стирке в понедельник.

А около одиннадцати по понедельникам Инджи слышала в прачечной звуки, похожие на удары хлыста, словно на веревках висело множество выстиранного белья. Однако, когда она пришла посмотреть, то увидела, что на единственной веревке висят и сохнут лишь белые генеральские панталоны, несколько солидных лифчиков матушки, пара кухонных полотенец и несколько предметов, назначения которых она не определила.

Но вот поднялся ветер, и Инджи разглядела тени рубашек и штанов, трепыхающихся над землей — одежда галантных молодых людей и очаровательных женщин из другого времени. А когда от сильного порыва ветра взвилась вверх, как парус на фрегате, огромная скатерть с давно забытого банкета, оба датских дога, поджав хвосты, ускользнули прочь.

Что здесь происходит? — думала Инджи Фридландер. Почему прошлое не хочет оставить этот дом в покое? В субботние ночи она слышала печальные звуки аккордеона у шпалер с виноградом. Должно быть, инструмент оставил здесь возлюбленный молодой женщины без лица, той самой, что жила в одной из комнат у задней веранды, за дверью, которая никогда не открывалась.

У этой женщины, рассказывала Инджи кухонная подсобница с изъеденным оспой лицом, красивая коса, тело, как у богини, голос, как у соловья, а лицо невидимое.

— Как она здесь очутилась? — заинтересовалась Инджи.

— О, — шептали служанки, кидая взгляды через плечо, чтобы убедиться, что рядом нет ни генерала, ни матушки, — она приехала в черной повозке, запряженной быками, в повозке с золотом, и она все искала своего маленького сыночка. Поэтому она никак не может упокоиться с миром. Она потеряла маленького сыночка в войне против англичан, и то, что в ней сломалось, уже никогда не сможет исцелиться.

— А что случилось с мальчиком?

— О, он… — тут служанки теряли нить разговора.

Инджи не настаивала, потому что понимала, что речь идет о старых верованиях и легендах; она думала: я это выясню. Это место просто напичкано тайнами, и я не позволю себе пройти мимо.

По воскресеньям Инджи завораживало бормотанье старых молитв. В первое воскресенье они разбудили ее. Она старательно завязала пояс на халатике и вышла, удивляясь, что генерал и его матушка оказались религиозными. Но у входа в ее комнату мирно спал Александр — этот дог влюбился в Инджи с ее прибытия сюда. Во дворе в беседке дремали павлины, засунув головы под крыло, их длинные перья свисали вниз, как увядшие цветы.

Ночью на землю нападало много винограда, и он уже начал гнить. Инджи с раздражением наступала на ягоды, стараясь осторожно пройти по двору, придерживая подол халатика. Пахло старым изюмом. Она пыталась найти источник бормотания, но так и не нашла, зато оказалась перед дверью женщины без лица. Вздохи, доносившиеся изнутри, заставили ее вздрогнуть, и она быстро побежала мимо двухсотлетнего винограда с лозами толщиной с дубовый ствол, мимо кухни, в старой плите которой еще тлели вчерашние угли, мимо спальни генерала, который все еще лежал с полуоткрытыми глазами в постели под москитной сеткой. Стелла, вторая собака, вытянулась возле кровати генерала, а солнечные лучи струились в окно, освещая глобус.

Громче всего бормотание слышалось в столовой. Инджи не могла разобрать слов, но уловила, что оно похоже на мольбу. Ей показалось, что чья-то рука схватила ее за ногу, когда она проходила мимо стола; что-то прикоснулось к ней; она чувствовала запах мази и человеческой плоти. Инджи ринулась в кухню, где сонная служанка пыталась убедить кофейник закипеть.