Прощание с кошмаром - Татьяна Степанова

— Половина за одну уже, уплачена. Наличными. — Привезешь в счет долга.

— Но… — Однако, наткнувшись на взгляд Салтычихи, Белогуров лишь кивнул. — Да. Конечно. Я заплачу.

— А когда же будет остальное?

— Как только мы привезем ему вторую вещь.

— На таможне что-то? — Салтычиха подозрительно нахмурился. — Смотри мне! Только с этой стороны мне неприятностей не хватало.

— Нет-нет, с таможней там все схвачено. Пойдет через дипломатический багаж… Там только вся загвоздка в сроках.

— Ладно. Это твой дела — я не вникаю. — Салтычиха махнул рукой. — Деньги привезешь завтра. Остальное — ну, ты и мои личные сроки знаешь, парень. А разговор на этом пока не кончен. Понял? До осени время есть, так что думай, действуй. Но тема открыта.

— Ты не пожалеешь. Мы все наверстаем. — Белогуров встал. — Этот проект — только начало, мы… Я сейчас изучаю конъюнктуру спроса… Еще не поздно все изменить: доходы с этих сделок следовало вложить в приобретение…

— Да ты их получи сначала, деньжонки-то, — хмыкнул Салтычиха. — Кэ-эк ахнет самолетик, где раритет-то твой везут, в Тихий, так что… Кто везет, какой авиакомпанией летит? Тоже с Сингапура, что ли?

— Да, — Белогуров с готовностью кивнул. — Славный парень, посольская крыса, крысенок… Молодой еще, жадный, его русская иконопись интересует, самовары, мы с ним…

— Это ваши дела, Вано. Я человек темный! Мои класс-университеты не здесь начались-кончились. — Салтычиха печальнейшим образом улыбнулся заглянувшему в дверь Пришельцу-Марсиянову. — Обедать останешься?

— Нет, спасибо, дядя Вася, дела еще в одном месте, — Белогуров заспешил к дверям.

На лестнице, спускаясь в зал ресторана, он столкнулся с китайцем. Тот уже успел натянуть на себя рубашку, но от него все еще пахло тем душистым маслом.

— Айда, Пекин, выпьем, — предложил Белогуров, указывая глазами на столики внизу. — Угощаю.

— Спасибо, Иван, — парень покачал головой, — не могу…

— Да он не заметит. — лимоном заешь и… Он обедает. — Белогуров и сам не знал, отчего тянул себе в собутыльники этого полузнакомого человека: то ли красота его глаз радовала, то ли просто тошно пить одному, постоянно возвращаясь мыслями к…

— Нет. Он-то не заметит. Пришелец доложит. — Пекин тряхнул, точно породистый конь, своим смоляным хвостом. — Собака он. Стучит все, время на меня самому.

— Дятел стучит, Пекин. Так будет по-русски правильно. А собаки гавкают. — Белогуров обдал его за плечи. — А когда они гавкают, их под зад пинают, понял? Нос Пришельцем ты лучше не задирайся, не надо. А то изуродует он тебя вконец. У него кулаки как свинчатка; сломает нос и…

— Я ему хребет сломаю. — Китаец улыбнулся — блеснули белые зубы. То ли улыбка, то ли оскал. Он как-то враз подурнел: нежные черты лица стали жесткими. — Когда в Печатники задумаешь ехать, — (там находилась сауна-люкс, принадлежащая Салтыкову, которую посещал не только он сам, но и все приближенные к его персоне), — позвони мне. Вот мой номер на мобильный. Буду свободен — поедем вместе. Я тебе сделаю настоящий массаж Тай Дзин — меня учили. Останешься доволен. Очень. — И он неслышно и мягко, как кошка, скользнул по лестнице вверх. А Белогуров, спускаясь вниз, недоумевал: о чем этот херувим? Просто дружеский жест или все же эти штучки насчет сауны… И так ли уж был не прав тот бедный, изрешеченный пулями, лишенный языка Ося Гурзуфский в своих грязных намеках? Салтычиха — и два его красавца тел охрана, которые явно на ножах друг с другим из-за… Из-за чего же? Он хмыкнул. А, плевать на них. Плевать на всех этих ублюдков. Если б они только знали, как я их всех… Однако телефон Пекина он сунул в карман. Чисто машинально.

Впереди маячил все такой же пустой и унылый понедельник. Катя поняла это еще в воскресенье — Кравченко позвонил из Питера и мрачно сообщил, что Чучело из-за неумеренного потребления алкоголя снова схлопотал «приступ печенки» и теперь…

— Лежит как бревно в гостинице, — хмуро поведал Кравченко. — Билеты на поезд мы с ребятами уже сдали. Врач говорит — транспортабелен будет не раньше пятницы. Катька, как, соскучилась без меня, а? Эх… А ты футбол смотрела? Тут везде, конечно, телики, но ни присесть, ни глазом, понимаешь… Как французы с хорватами вчера сыграли?

Катя отвечала уклончиво: а Бог их знает. Ее крайне опечалило, что драгоценный В. А, застрял в Северной Пальмире с недужным Чугуновым, но… Но за эти дни она немного уже свыклась и с тишиной в квартире, и с собственной неприкаянностью: никому-то не нужна, никто ею не интересуется, кроме…

Этот понедельник прежде она намеревалась посвятить сугубо домашним делам. Но раз Вадичка задерживался, то и суетиться не стоило. Вытащенная было накануне и торжественно возложенная на кухонный стол в качестве главного руководства к действию кулинарная книга, испещренная закладками, помарками на полях и советами великого повара Мещерского, снова вернулась в шкаф, а квитанции на получение белья из прачечной по-прежнему сиротливо торчали из ящика в прихожей.

На работе же этот унылый понедельник Катя начала с того, что твердо решила: раз гора не идет к Магомету, то Магомет, то бишь она, сама должна начинать все с нуля в том деле, которое ее сейчас интересовало до чрезвычайности.

Как водится, самый легкий путь «начать с нуля самой» был позвонить Колосову. Она позвонила. Но начальника отдела убийств уже где-то с утра носило по его важным и тайным оперативным делам. Трубку поднял один из самых молодых сотрудников этого отдела Андрюша Воронов, с которым у Кати были самые дружеские отношения на почве общей любви к литературе.

Воронов был поэт-самородок и каждый месяц являлся в пресс-центр радовать Катю новой героической балладой о буднях милиции или о неразделенной любви к ней (Катя не имела к этому никакого отношения, это был всего лишь поэтический вымысел). Так было и на этот раз — по телефону. Она слушала, изредка придушенно ахая от восхищения — чтоб он слышал, радовался. Господи, ну кто больше юного безусого рифмоплета нуждается в похвалах и восторгах? А стихи, даже самые наивные и нескладные, если их читал ей милый молодой человек, всегда вызывали у Кати умиление. От них щипало в носу, как от газированной шипучки.

Устав наконец хвалить поэтический гений оперуполномоченного Воронова, Катя тихонько перешла к сути своего шкурного интереса, как-то: есть ли какие-то сдвиги по делу обезглавленных? Воронов как-то сразу завял, замялся:

— Да нет пока… Шеф вот уехал. В Москве кое-что произошло ночью вроде… — Катя насторожилась. Колосова вызвали московские коллеги — зачем, куда? На новое место происшествия? На новый труп без головы?

Однако Воронов мялся и ничего конкретного не говорил, хотя Катя настаивала.

— Не знаю я ничего — меня еще не было, когда Никита Михалыч отбыл… Слушай, Кать, а тут вот другое… Сейчас ответ принесли для шефа. Но это тоже не по нашему случаю, а по тому эпизоду, что на Юго-Западе, ну, когда труп на берегу пруда в Олимпийской деревне нашли. Колосов по дактилоскопии татуировкам банк данных запрашивал на всякий случай. Так вот, потерпевший из Калмыкии, из Элисты. Дважды судим. Оба раза отбывал наказание за бытовое хулиганство. Баклан в общем. — «Баклан» значило махровый нарушитель общественного порядка. На зоне ему спину и грудь так разукрасили — живого места не осталось. По тем картинкам и установлена личность — Дастерджанов Керим. Двадцать восемь лет. Но как он в Москве очутился, неизвестно. Видимо, после освобождения осел. Будем, точнее, московские будут устанавливать, где проживал, что делал. Установят. МУР, Катенька, есть МУР.