Прощание с кошмаром - Татьяна Степанова

«Объелся кур, — про себя передразнила Катя. — МУР — подумаешь! Устанавливать и миллион лет можно».

— А что тебя так это дело интересует? — осведомился Воронов.

— Да писать не о чем совершенно, — честно призналась Катя. — Газетам нашим обычный ряден криминал уже не интересен. Все чего-то этакого требуют, с вывихом, а я…

— Слушай, насчет вывиха… Наши тут в Чудиново минут через двадцать едут, там рейд сегодня профилактический в «Вавилоне»…

— Где? — Катя напрягла память: в Чудинове нашли первых двух обезглавленных вьетнамцев. А "Вавилону Колосов говорил, это…

— Общага там интернациональная бывшего комбината, — подсказал Воронов. — Ну и бардак там сейчас первостатейный! Сегодня местные пинкертоны строгость будут там наводить — проверка паспортно-визового, ну и все прочее, а наши там… Ну, наши по своим делам туда едут: Вот мигают мне — могут подбросить тебя. Материал там такой найдёшь о житухе беженцев из страны Лимпопо в Подмосковье — ахнут твои журналы.

Катя колебалась недолго: в Чудиново ехать стоит. И дело даже не в материалах о жизни иммигрантов (хотя и они не помешают). А вдруг она узнает в этом «Вавилоне» что-нибудь новое про тех обезглавленных вьетнамцев? Правда, и Колосов, и следователь прокуратуры, и оперативники в общежитии уже бывали и не раз допрашивали тамошних обитателей, но… «Кажется, не глупей я их, — ревниво решила Катя, уже прыгая через три ступеньки по лестнице вниз — скорей, машина ждать не будет. — И потом надо же хоть что-то делать! Не сидеть же весь понедельник сложа руки!»

«Вавилон» встретил их, как и полагается, смешением языков, лиц, наречий, нравов и одежд. Катя сначала даже как-то потерялась в этом гулком шестиэтажном кирпичном муравейнике, который был битком набит:.. Боже ты мой, кто только не жил теперь в этой текстильной общаге! Катя робко жалась к местному участковому — степенному пятидесятилетнему великану в кожаной форменной куртке, галифе старого покроя и новехонькой пилотке, лихо заломленной набекрень. Фамилия его была Арбузов. И его кулаки были величиной с хороший арбуз.

В прохладном вестибюле, выложенном давно не мытой кафельной плиткой, во дворе общежития, на лестничных пролетах собрались, точно на митинг, почти все жильцы «Вавилона»: невозмутимые смут-лью курды, быстрые, точно ртуть, вьетнамцы, афганцы со жгучими скорбными глазами, окруженные многочисленной родней. Видно было — все они обосновались здесь давно и надолго, спасаясь от войны, революции, голода и землетрясений. Были тут и весьма экзотические, ни слова не понимавшие по-русски пришельцы из Анголы, Конго, с Берега Слоновой Кости и других стран. Как, какими путями покинули они родную Африку, оказавшись за тысячи километров в далекой снежной России, каким образом без всяких документов, а порой и без гроша в кармане пересекали океан и все границы — оставалось тайной не только для несведущей Кати, но и для многоопытных зубров из ОВИРа и иммиграционной службы.

Проверку документов все эти плавающие и путешествующие восприняли со скорбными охами, стенаниями и причитаниями на всех ведомых и неведомых языках. И огласился «Вавилон» плачем и воплями: горе, горе тебе, о великий город! Кате чудилось, что она присутствует при отзвуках какого-то почти библейского действа…

— Куда мы пойдем? Гонишь, не разрешаешь. Тогда скажи — куда нам? — патетически восклицал худой, точно Царь-Голод, афганец, за брюки которого держались, мал мала меньше, шестеро черноглазых, испуганных, точно мышата, ребятишек. — Ну нэт у меня разрешения, нэт визы… Ну куда мне идти отсюда? Я офицер, в Кабуле жил раньше. Бабраку служил, Наджибулле, вам же служил, как пес, — голос его пресекся. — А теперь… Вы ушли — нас там рэзать свои же стали, головы — долой…

Катя вздрогнула невольно: это он к чему?

— Куда я с детьми, с матерью больной без копейки пойду?

— Я тебя понимаю, Резвон, — басил в ответ участковый Арбузов (видно было, что афганца этого он отлично знает, проверял вот так уже не раз, и все это было словно хорошо отработанный, однако безрезультатный ритуал, потому что в самом деле — куда этих вот оборванных, нищих беженцев-горемык было девать?). — Я все понимаю. И детей мне твоих жаль, Резвон. Но и ты нас пойми. Порядок есть порядок.

Они долго еще выясняли, «что есть порядок», Катя же почти оглохла от воплей, причитаний, призывов. Ее со всех сторон дергали, теребили за платье, что-то горячо объясняя по-арабски, по-бенгальски, по-курдски…

Однако в этом содоме она все же успела заметить, что в растревоженной горластой толпе разные люди ведут себя по-разному. Вьетнамцы, например, держались особняком от остальных. Документы у них были в полном порядке. И вообще они не производили впечатления людей, задавленных нищетой и сломленных отчаянием. Катя, когда ажиотаж вокруг Арбузова и сотрудников ОВИРа несколько поутих, попросила участкового показать ей тех вьетнамцев, которые с трудом, но все же опознали в обезглавленных своих соплеменников. И спустя десять минут Арбузов подвел к ней двоих. Катя сначала думала, подростков — они ей до плеча едва доходили, но оказалось, что это взрослые и даже пожилые мужчины.

Говорили они по-русски сносно. Впрочем, когда речь заходила о вещах, которые они по какой-то причине не желали обсуждать, тут же прикидывались, что «моя твоя не понимай».

После получасового увертливого диалога Кате удалось узнать очень немногое; что тех пропавших звали Чанг и Тхо. Что жили они в Чудинове уже пятый год, деньги семьям в Ханой посылали регулярно. А сами занимались тем, что торговали, как и рассказчики, на вещевой ярмарке за Кольцевой дорогой хлопчатобумажными изделиями, полотенцами и постельным бельем. Что — «весной это случилось, а когда — точно не помним», — собирались они в Малый Ярославец за товаром. «Господи, — подумала тут Катя, — куда их носит!»

Но из поездки той Чанг и Тхо так и не вернулись. «А потом нас больница полиция везла, — продолжали вьетнамцы, — а там мертвые, уй-юй-юй нехорошо это…»

Катя кивала головой: конечно, нехорошо, а сама уныло думала — примерно то же самое рассказал ей Колосов. Не стоило и тащиться в такую даль, в этот сумасшедший «Вавилон», чтобы…

— Ходить за мной быстро, не оборачиваться! Кто-то прошипел ей это в ухо, ущипнув за руку.

Позади, точно видение из экзотического сна, стояла молодая пышнотелая мулатка, похожая на спелый грецкий орех, в синем открытом сарафане и желтом тюрбане. Очень даже нарядная для этой ночлежки. Плавно лавируя в толпе, она двинулась куда-то по коридору. И вот желтый тюрбан мелькнул уже где-то на лестнице, ведущей на второй этаж…

Катя начала протискиваться следом в толпе жильцов. «Вах! — брутальный индус в бархатной черной чалме сделал вид, что ослеплен ее видом. — Вах, какой сладкий русский дэвочк!» Катя заскользила, как угорь, вертя головой: ей не очень-то хотелось углубляться одной в недра этого «Вавилона», теряя из вида Арбузова и сотрудников милиции, плотно занятого проверкой документов еще пока только на первом этаже.

А мулатка, вертя пышным задом, поднималась на третий. Катя, собравшись с духом, шла по пятам за ней. Ах, если бы все это приключение происходило где-нибудь на Багамах, в какой-нибудь ромово-банановой фазенде… А не в подмосковной хрущевской развалюшке на шоссе Москва — Рязань…