Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

Я был перед отъездом также у военного министра; он, между прочим, поставил мне на вид поведение французского генерала Себастиани в Константинополе, который советами своими весьма много помог турецкому султану к защите пролива[65]; я мог действовать в том же смысле, дабы помочь увядающей империи сей; наконец, мне оставалось только принять на себя начальство над турецкой армией против Ибрагима-паши.

Между тем граф Чернышев сказал мне, что государь, не желая оставить дивизию без начальства во время отсутствия моего, перевел меня по армии, а на место меня назначил генерал-майора Маевского, с тем, чтобы по возвращении дать мне дивизию в 1-м корпусе, дабы быть употребленным в первых военных действиях в войне, предстоявшей в Европе (ибо 6-й корпус не должен быть в оных участвовать), и при том сказал мне, что он полагал меня довольным тем, что я не буду служить более в 6-м корпусе. Сие относилось к моему корпусному командиру генералу Роту, на счет коего я был очень осторожен, зная, сколько жалобы на начальников всегда неприятны государю. Я отвечал, что бываю всегда доволен теми назначениями, коими меня удостаивает государь, и просил только о назначении ко мне другим адъютантом моего дивизионного Абрамовича. Ввечеру я о сем подал записку, и на другой день уже он был ко мне зачислен.

Вместе с вручением мне бумаг стали торопить меня, дабы я скорее выехал; но я оставался до 4-го числа и 5-го, в субботу, в полчаса пополудни, отправился из Петербурга в путь, оставив дочь свою опять у брата Александра Мордвинова[66].

Входя в положение Дюгамеля, коего я советовал пустить на перекладной, видя его слабое здоровье и зная, что покупка рессорного экипажа составила бы для него значительный счет, я пригласил его с собой ехать, для чего и взял оба экипажа свои, карету и коляску, полагая сим оказать ему услугу и выразить доброжелательство мое и дружеский прием в доме отца моего, куда я направлял по позволению, данному мне государем, путь свой.

Так как мне следовало из Твери повернуть в проселки, через деревню княгини Мещерской Латошино[67], то я и взял первую подорожную свою только до Твери, чем более мог скрыть направление дороги своей; ибо отправление мое в Тверь, напечатанное в газетах, удивило всех, знавших уже по носившимся в Петербурге слухам (как кажется, распространившимся из Азиатского департамента), что направление поездки моей было в Константинополь. Но заключения были разны: иные говорили, что я буду предводительствовать десантом, который пойдет в Сирию чрез Италию вместо Анатолии; другие назначили меня главнокомандующим турецкой армией; иные думали, что я еду в Грузию; наконец, иные полагали даже, что я еду для принятия начальства в Греции до прибытия короля Оттона[68]. Это были общие разговоры; но не менее того, по известиям, вышедшим из Азиатского департамента, мне кажется, многие знали в подробности цель поездки моей, которую нужно было скрыть, дабы Магмет-Али-паша не мог быть об оной предварен. Посланники наши при иностранных дворах, как равно и Бутенев, были предупреждены о сем отправлении моем из Министерства иностранных дел, в одно время с выездом моим из Петербурга.

Я ехал через деревню отца, проведши прежде одну ночь в селе Латошине у княгини Мещерской и, выезжая от нее, заехал в Осипов монастырь[69], где служил панихиду. 10 или 11 числа я прибыл в деревню к отцу, где и провел около трех дней, дабы не пропустить позволения, данного мне государем.

Радость, с коей я был принят отцом, была чрезвычайная; я застал там и брата Сергея [Муравьева]. Не буду здесь описывать семейных сношений наших, которыми вызваны были довольно долгие и сложные разговоры. Я старался все примирить и успокоить, и казалось мне, что я несколько в сем успел. Присутствие Дюгамеля, который не умел держать себя в должном отдалении в сем случае, несколько препятствовало нам; но к нему сохраняли не менее того всю предупредительность и уважение, свойственное гостеприимству, с коим все принимаются в нашем доме, чего он, кажется, по малому общественному образованию своему, не понял, не умея соответствовать ласкам, которым ему оказывали.

Из деревни я выехал в Гжатск на большую Смоленскую дорогу, оттуда следовал в Киев чрез Смоленск и Могилев. В Киеве я должен был провести почти двое суток для починки экипажей, и был у фельдмаршала [Остен-Сакена] коему рассказал в общих чертах поручение, на меня возложенное.

Прибыв в Тульчин, я провел там четыре дня, как для устройства собственных своих дел, так и для сдачи дивизии Маевскому, который спустя день или два после меня прибыл. Приемы его огорчили всех с первого раза. Человек сей может назваться полоумным и вместе глупым. Не зная нисколько службы и не имея нисколько порядка в голове[70], он груб, дерзок, безрассуден и уже пострадал однажды за сие по службе; но не знаю какими-то судьбами опять выплыл; вероятно, однако же, ненадолго. Невежливое обхождение его относительно меня вывело меня из терпения, и я принужден был его остановить, после чего он сделался осторожнее.

В Тульчине получил я письмо от адмирала Грейга, писанное в ответ на посланное мной к нему из Петербурга с Серебряковым; он уведомлял меня, что пароход «Метеор»[71] и фрегат «Штандарт» изготовлены для моего отплытия, первый в Николаеве, а второй в Севастополе[72]; но вместе с тем получил я и письмо от Серебрякова, писанное несколько часов спустя после письма Грейга. Тот уведомлял меня, что, при внезапно сделавшихся морозах, пароход замерз в устье Буга. Письма сии были доставлены с нарочным курьером от Грейга в Тульчин, и курьер сей дожидался с 15 числа прибытия адъютанта моего Харнского, коему я назначил со мною ехать и коего я предупредил о сем курьере в письме, посланном из Петербурга с Серебряковым, приказав ему держать втайне скорое прибытие мое в Тульчин и самого курьера, что было исполнено им в точности. Я же приехал в Тульчин 22 ноября.