Красная пара - Юзеф Игнаций Крашевский

Они были также рассчитаны и на это обращение. Надо было видеть, как прояснялись лица, на которые упал блеск величия Маркграфа, с каким воодушевлением гнули плечи, склоняли спины, как не приготовленные пытались дать ответ, который бы пан Начальник мог проглотить с удовольствием. Хотя, поскольку он зарекался, что популярным быть не хочет, а когда ему говорили об известности, какую приобрёл, отвечал, что, наверное, должно быть, сделал какую-нибудь глупость, которой ею обязан, однако же, не раз потихоньку спрашивал и что там о нём говорят, и как о нём думают, а лесть производила на него приятное впечатление. Только стыдился этой слабости и угождал ей за ширмой. Ядвига отвыкла от таких обрядовых приёмов, от этого церемониала и пафоса, она почувствовала великое стеснение сердца, очутившись среди людей, большая часть которых стояла за народом и его жизнью.

Маркграф и его семья очень любезно её приняли, в лицах, однако же, было видно и удивление, и недоверие, и как бы подозрение, что пришла сюда не напрасно.

Разговор был сначала нейтральным, Маркграф продолжал дальше своё паломничество по салону, спросил тех, которых давно не видел, не ездили ли в Америку, другим внушал, что они, должно быть, были больны, давая понять, что только болезнь могла их избавить от сложения почтения в Брюловском дворце и т. п.

Ядвига тем временем, желая воспользоваться жертвой, какую из себя сделала (потихоньку называла это маленькой подлостью), искала глазами кого-то, кто бы тут мог ей служить посредником для единственного интереса, какой имела на сердце. Но найти его как-то не могла. Были тут, правду сказать, её многочисленные знакомые из круга панычей: граф Альберт, Эдвард, Дунио, Мицио, даже пан Генрик Грос, но ни один из них не выглядел тут очень близким и значительным. Ядвига подумала, что, может, лучше всего было бы поразить прямо Маркграфа, но в то же время посудила, что при первом посещении просьба была бы неприличной, и решила отложить её на потом. Однако же, сверх ожидания, случилось иначе, чем она, думала.

Во время чая сам хозяин соблаговолил сесть при ней, он очень хорошо знал о влиянии, какое Ядвига и её салон могли оказать на расположение масс, он слышал также о необычных способностях этой красивой пани, хотел и ей дать почувствовать свою силу.

– Я слышал, – сказал он, – что у вас очень много особ бывает, меня это очень радует, что снова открывают салоны, и этот детский траур прекращается.

– О! У нас, – отвечала Ядвига, – вечера очень скромные и тихие.

– Ваш ум, пани, умеет их, однако, очень прелестными сделать.

Тут, прервав как бы случайно разговор, он начал присматриваться к пунцовым лентам, и сказал странным голосом:

– Пани, как вижу, вы любите красный цвет, цвет времени, цвет времени…

В голосе, немного насмешливом, можно было уловить намерение; Ядвига немного забылась и не удержалась от ответа, равно многозначительного, как был вопрос.

– Я слышала, – сказала она, – что вы не любите чёрного цвета, и поэтому я оделась в красный…

– Символичный цвет, – шепнул хозяин, – сегодня его на одеждах слишком мало, но, возможно, в головах слишком много.

Ядвига сильно раскраснелась, не замешкалась, однако, с ответом.

– Я недавно читала в одной книжке, – сказала она, – о странной болезни глаз; есть люди, которым иногда всё видится в красном, в фиолетовом или зелёном.

Разговаривающий посмотрел на Ядвигу, глядел долго и начал говорить совсем о чём-то ином. Она сама вовсе не была рада обороту разговора, чувствовала, что Маркграфу он может не понравиться. Через мгновение воспоминание о Кароле склонило её снова к более мягкому обращению с хозяином дома, который в течении минуты молчания всю тарелку пирожных, стоящую перед ним, поглотил.

Спрошенная повторно и с некоторым давлением о своём салоне и особах, которые его посещали, Ядвига отвечала, что многих из них видит в салоне Маркграфа.

– Но там также много должно быть тех, что никогда моего порога не переступят, – ответил Маркграф, – потому что я слышал, не знаю, правда ли, что у вас даже в цитадели приятели.

– И это, может, наилучшие, – отвечала живо Ядвига. – За одного из них, – добросила она тут же, хватая возможность, – я собиралась даже просить и умолять.

На эти слова хозяин нахмурился и ответил:

– Это меня не касается, это относится к военным судам, я в это не вмешиваюсь.

– Но при такой великой власти и преобладающем влиянии как бы это легко пришло одним словом…

Маркграф не дал докончить, взглянул на красные ленты и неохотно произнёс:

– Тот приятель тоже, должно быть, любит яркие краски.

И, сказав это, он быстро удалился.

Неприятно задетая, Ядвига ещё не считала себя в проигрыше, лицо её горело нетерпением, она видела, что граф Альберт как-то очень хорошо и доверчиво казался тут поставленным; поэтому она кивнула ему, и экономист поспешил на приказ с великой радостью на лице.

– Мой граф, – сказала ему Ядвига, – я вижу, что у тебя тут лучшие отношения, нежели я ожидала, смилуйся, помоги мне в деле этого несчастного Кароля Глинского.

Граф Альберт с весёлого стал вдруг каким-то очень обеспокоенным.

– Вижу, – добавила Ядвига, – что с молодыми ты в хороших отношениях, смилуйся использовать своё влияние, спаси его, всю жизнь благодарна тебе буду… всю жизнь… – сказала она с глубоким чувством.

– Я сделал бы это с превеликим удовольствием, – отвечал тихо Альберт, – но позволишь мне, пани, быть искренним?

– Мне кажется, что эту добродетель моим примером я прививаю в друзьях, – шепнула Ядвига.

– Поэтому, пани, не обидишься, когда скажу, что не знаю точно почему, увидев вас, в салоне начали минутой назад говорить о пане Кароле.

Ядвига покраснела.

– Не удивляюсь, не гневаюсь на это, не скрываю вовсе искренней и живой приязни к нему, но что же тогда говорили?

– Я не хотел бы вас смутить, говорили именно таким образом, что отсюда никакой помощи и сочувствия ожидать нельзя.

– Ты в этом уверен? – спросила, вставая со стула Ядвига.

– Совершенно… это есть несокрушимые предупреждения, но… так…

– Своей искренностью, пан, ты оказал мне настоящую услугу, – воскликнула она живо, – искренность за искренность, я скажу тебе, что никогда бы сюда не пришла, если бы не имела надежды собственной жертвой унижения купить свободу друга; ты избавляешь меня, пан, от великой и напрасной неприятности, забираю тётку, немедленно уезжаю и вздохну легче, когда почувствую себя на пороге того дома, окружённого столькими жандармами и так заполненного мундирным товариществом.

– С позволения, – прервал Альберт, – ты не забывай, что эти люди безнаказанно не оскорбляются! Что, если не захотят помочь, то очень могут навредить. Знают уже, что