Начало и конец - Екатерина Теверовская

Джереми и сам не понимал до конца, чем это название вызвало с его стороны такую бурю негативных эмоций. Усталость за последние дни, особенно после бессонной ночи? Или же ярость и гнев, наполнявшие его все эти дни? А, быть может, тот страх, что Джереми испытывал перед смертью? С самого детства он не раз задумывался, что ждёт человека там, за пределами жизни – и ужас охватывал его в тот момент, когда Джереми приходил к выводу, что по всей вероятности ждёт там лишь пустота. Ничего нет. Совсем ничего. Вот ты живёшь или пусть даже существуешь, что-то любишь, а что-то ненавидишь, знаешь каких-то людей, а они знают тебя – а затем буквально мгновение – и тебя больше нет. Все стремления к чему-то, волнения о том, что будет, что происходит в жизни и что было – всё это оказывается бессмысленной тратой отведённого тебе времени. Всё это ничего не значит, да и не значило на самом деле никогда… Да, близость к месту, в котором люди безвольно ждали своего последнего вздоха, не могла не заставить Джереми задуматься о смерти.

Припарковав машину на территории пансионата, прямо за забором, который, к удивлению Джереми, был в довольно неплохом состоянии и походил своей архитектурой на некий синтез античных колонн и изображавших листья ажурных решёток. На железе почти что не было ржавчины, а колонны были будто совсем недавно выкрашены в нежный бежевый цвет. Дорожка из гравия вела от самой парковки к корпусам пансионата, представляющим из себя трёхэтажное вытянутое здание, напоминающее особенно издалека выкрашенную в жёлтый цвет коробку, утыканную рядами белых пластиковых окон. По краям дорожки высажена аллея из ещё молодых ёлочек, тем не менее, уже способных спрятать расставленные скамейки от палящего солнца, хоть такое явление и было довольно редким для этих краёв. Вот и теперь небо было всё также, как и в субботу, заволочено тучами, но дождя всё же, по крайней мере, пока что не было. Некоторые постояльцы пансионата, держась невдалеке от здания, чаще всего по одному или по группкам из двух или трёх человек неспешно прогуливались из стороны в сторону или просто стояли на одном месте, сверля невидящим взглядом окружающую действительность.

Подписав все необходимые документы в регистратуре, Уилборны последовали за молодой медсестрой. К удивлению Джереми, раньше ни разу не бывавшему в домах престарелых, она была одета в больничный халат, как в самой обычной больнице, а в руках держала медицинскую карту, судя по всему, посвящённую здоровью и психологическому состоянию бабушки Нолвен. Её достаточно высокий рост, широкие, особенно для девушки, плечи и волевые черты лица заставляли Джереми задуматься – есть ли в пансионате буйные постояльцы?

– Как она себя вообще чувствует? – спросил Уилблон-старший. В строгом сером костюме, белой рубашке и лакированных туфлях он выглядел довольно странно посреди белого, столь похожего на больничный, коридора. И явно привлекал своим видом постояльцев пансионата – проходя мимо они останавливались и провожали чету Уилборнов взглядом, сконцентрированным на Уилборне-старшем. Это наводило на Джереми какое-то неприятное чувство – всё это напоминало ему сцену из какого-нибудь фильма про зомби-апокалипсис.

– В целом неплохо. У неё скачет сахар последний месяц, а в остальном – всё хорошо, – немного картавя, выговорила медсестра без запинки, будто репетировала ответ заранее.

– А что… с психическим здоровьем?

– В целом стабильна. Чаще всего по вечерам уходит в себя. В такие моменты не отвечает даже доктору Гольфри, нашему психотерапевту. Но никакой агрессии, как было три месяца назад, ни к кому не проявляет, что означает, что скорректированный курс доктора Гольфри действует.

Шедший позади всех Джереми, до этого момента на протяжении всего их пути по коридору и старавшийся не отрывать взгляда от ромбического узора на паркете, вскинул голову, удивлённо посмотрев на медсестру. Всегда тихая бабушка Нолвен и агрессия? Он решил обязательно позднее расспросить об этом отца.

Коридор, помимо кучкующихся у парадного входа кабинетов, на дверях которых висели таблички с именем и должностью врача, в остальном был напичкан дверными проёмами однотипных двухместных, судя по табличкам с двумя именами без каких-либо приписок, палат. Помимо прибитых к полу железных скамеек и прикреплённых к потолку длинных люминесцентных ламп в коридоре больше не было совершенно ничего: ни каких-либо цветков в горшках, ни полочек с книгами или даже столиков.

Тем временем медсестра провела их на этаж выше, воспользовавшись лестницей, а не единственным лифтом. В противоположном крае от лестницы на втором этаже, ничем не отличающимся от первого, и располагалась палата бабушки Нолвен. Джереми сразу же обратил внимание, что в отличие от многих других комнат, здесь стояла лишь одна кровать. Помимо неё в комнате находился небольшой узкий книжный шкаф, забитый книгами, а также кресло-качалка, повёрнутое к окну. В нём и сидела бабушка Нолвен. Несмотря на то, что в палате было довольно тепло, на её плечах накинута вязанная шерстяная шаль, а на ногах виднеются также шерстяные тапочки, напоминающие собой короткие валенки. Седые тонкие волосы были причёсаны и заколоты маленькой посеребрённой заколкой. Она мерно покачивалась в кресле, не обращая никакого внимания на вошедших.

– Мама, привет. Это я, твой сын. Джереми, – обратился к ней Джереми-старший мягким размеренным голосом, медленно подходя к креслу-качалке. – Со мной Шая. И не поверишь кто с нами. Твой внук. Он совсем недавно вернулся в страну и вот приехал повидаться.

Бабушка Нолвен продолжала не обращать ни на него, ни на медсестру, вставшую перед ней в углу комнаты. Взгляд Нолвен был прикован к окну. Она смотрела будто сквозь него, в невидимую точку, расположенную чуть выше верхушек деревьев. При покачиваниях она не теряла этой точки – её голова поднималась и опускалась в такт кресла-качалки, а глаза оставались неподвижными.

Уилборн-старший опустился на одно колено у кресла и аккуратно положил свою руку на руку матери. В тот же самый момент бабушка Нолвен резко повернула голову, пронизывая теперь сына всё тем же невидящим взглядом. Джереми, стоявший в самом проёме, вздрогнул от неожиданности – он не чувствовал себя в этой комнате ни уверенно, ни тем более комфортно, несмотря на всё то немалое, что успел пережить в жизни. Ему безумно хотелось просто-напросто развернуться и уйти, а затем забыть всё то, что он уже успел здесь увидеть. Забыть глухие звуки этого пансионата, его больничный запах и давящую атмосферу. Джереми не мог отделаться от мысли, что это место будто некая граница, река Стикс, а его постояльцы – люди, которые свыклись с мыслью о смерти и доживают свои последние дни с ней рука об руку. Уже не боясь самой смерти, но страшась того, что будет «после».

– Сынок… Джерри. Я рада, что ты пришёл… – Бабушка Нолвен слабо улыбнулась. Эта улыбка для Джереми была словно нечто давно потерянное и забытое. Так улыбалась бабушка Нолвен в его детстве, сидя молча напротив него, пока Джереми уплетал приготовленное для него одного, ребёнка, в таком объёме, что хватило бы накормить как минимум двоих взрослых мужчин.

– Да, это я. Я здесь. И Шая. И твой внук Джереми, – повторил отец.

– Правда? – Бабушка Нолвен попыталась привстать, оперевшись руками о подлокотники кресла, но у неё не вышло этого сделать – она вновь опустилась в кресло, виновато посмотрев на сына, будто сделала что-то не то. Джереми с матерью одновременно шагнули вперёд и встали рядом с главой семьи, продолжавшим сидеть рядом с креслом на одном колене, так, чтобы оказаться прямо перед лицом своей матери.