Банджо и Сакс - Борис Евсеев

Решив так, турок развернулся к двери лицом, чтобы не мешать старшому, пока тот будет договариваться с этой бабой, и, уверенный, что его никто не видит, выдернул из-за пояса тяжелую «беретту», сразу переложив ее во внутренний карман пиджака. Турок и думать не думал применять здесь оружие: казино он считал забавой для маменькиных сынков, для толстожопых обалдуев и для извращенцев, встретить здесь равного себе профессионала не рассчитывал, вынул пистолет только для того, чтобы тот не помешал возможному телесному контакту, и даже не снял «беретту» с предохранителя.

Хозяин заведения Евгений Палыч Д., или как здесь все его запросто звали – Блэк-Джек (за пристрастие к этой очень быстрой и несложной игре, требующей лишь вострого глаза, уменья уследить за простыми комбинациями и сделать полный расчет карточного стола ровно за шестьдесят секунд), – хозяин решил развязаться «с этой желтоволосой тварью» навсегда. Мало того что она наставляет ему рога! Мало того что кидается на первую попавшуюся рвань вроде этих мокрушников (а что двое, за которыми он сейчас наблюдал, глядя в экран телевизора, мокрушники, Палыч, очень чуткий к жизни своей и настороженный к жизни чужой, определил сразу). Мало! Она теперь еще козлами-баранами решила заняться!

Однако перед тем, как выставить эту тварь из казино и со своей загородной дачи, выставить с голой задницей и, конечно, без единой зеленой бумажки, он решил навсегда укоротить ей язычок, заодно обезопасив себя от подозрительных, неясно зачем пожаловавших гостей. Чуть кривящийся на правый бок, черноусый и темнолицый Палыч, не в последнюю очередь называемый Блэк-Джеком и за эту свою черноту, выслал из операторской дежурного оператора и пригласил в нее своего заместителя. Сейчас оставалось только решить, пугнуть этих двоих или…

– Верхняя система в порядке? – насупившись, спросил Палыч.

– Это уж как положено, шеф…

Турок опустил «беретту» в карман пиджака и так и остался стоять лицом к дверям, всем своим видом показывая: мешать старшому он не будет.

– Я дам хорошую цену… А вдобавок для таких, как вы, экземплярчиков, – светловолосая понизила голос, – могу кой-чего и добавить.

Карпаторосс снова отрицательно мотнул головой, но шаг по направлению к чем-то насторожившим его глазам, таким же бархатистым, как платье, и таким же изумрудным, как ящерка на камне, сделал.

Он спешил. Его ждала беспечальная и бесконечно долгая ве́черя с кровью! И в этом чужом, искусственном мире мелких обсчетов, карточных домиков, жетонов, фишек, маленьких стальных всадников и стеклянных, накрывающих столы колпаков, ему задерживаться не хотелось.

Все могло обойтись, но турок совершил еще одну, последнюю в тот вечер, ошибку: ощутив спиной, что старшой идет к женщине, он, дурачась, оскалился, поднял левое плечо, опустил руку в карман пиджака, ухватил «беретту» за рукоять и сквозь подкладку стал целиться в дверь.

И турок и карпаторосс были профессионалами настоящими: почти в одно и то же мгновенье оба почувствовали: в комнате что-то не так. Им (и снова почти одновременно) помни́лось: кто-то за ними наблюдает – словно там, на Кавказе, из-за острых камней, из засады. Турок опустил плечо, резко развернулся к столу; карпаторосс остановился, словно кем-то окликнутый, затем вдруг нырнул влево…

Палыч, наблюдавший за всеми действиями мокрушников, увидел движенье толстого кавказца, целившего в дверь, и резкий шаг другого, возможно хотевшего взять желтоволосую заложницей, чтобы потом за эту тварь еще и требовать денег, – Палыч важно, даже, как почудилось заму, надменно поднял вверх указательный, а затем и средний палец правой руки. Что это означает, зам знал. Надо было привести в действие последнюю самоделку этого долбанного кустаря Палыча. О том, что Палыч – когда-то студент авиационного института – во всех игровых комнатах казино над потолками, рядом с фирменными системами слежения, применяющимися повсеместно, ухитрился установить допотопные, но хорошо телемеханикой управляемые снайперские винтовочки, кроме зама знала только желтоволосая. Самонаводящаяся система, на думку зама, была слишком уж кустарной, не фирменной. Однако ее безотказность (проверенная ночными «потешными» стрельбами) вызывала у него смешанное со звериным страхом уважение. Зам дважды нажал оранжевую пипочку, торчавшую прямо перед ним из щитка; через несколько мгновений на потолке комнаты с ореховым овальным столом раскрылась неширокая щель, потом раздались два мушиных хлопка, и оба незваных гостя, ожидавших нападения откуда угодно, но только не с «неба», не с потолка, почти разом упали.

Турок умер сразу, а карпаторосс успел еще вспомнить о баране.

«Баран, бля… Бар…ан…» – выхаркнул он, и Палыч радостно захлопал в ладоши: «Сработала, сработала!»

Он был счастлив, как ребенок.

Палыч ценил удобства, полжизни он прожил, как говорил себе об этом сам, в сортире. Сейчас из сортира вылез. И залезать в него опять, то есть входить в контакт с братками, которые клятвенно обещали защитить его во всех случаях жизни, не хотел. А автоматика – она кого хошь уломает!

«Ай да Палыч! Ай да, сукин кот…»

Палыч опустился на стул, и снова тихонько поплескал в ладошки.

– Зачем? – с опозданием заорала, а потом и завыла с экрана желтоволосая. – Заче-е-ем?!

«Затем, чтоб знала, шлюха, – ругнувшись про себя, отключил звук, а потом напоследок ещё жидко и вроссыпь плюнул в мелькавший экранец вдруг ставший серьёзным Палыч. – Затем»…

Баран тем временем тихо плыл по Москве.

Поездка в машине казалась ему долгим, сладко томящим плаваньем по великой огненной реке. Человек в кубанке не захотел запирать барана в багажник, как велела ему хозяйка. Он бережно поставил барана на заднее сиденье и, зная упорство и твердость духа этого туповатого на вид животного, даже не пытался его уложить. Баран бездвижно глядел в окно.

Он не видел людей, хотя порой лица их выскакивали и мелькали совсем близко, не видел мостов, пролетавших низко над головой, не видел других, иногда огромных, резко сигналивших, машин. Он видел, он обонял одну только дикую влагу бытия, несущую на себе бессчетные огни, видел, как она колышет громадными тушами волн, и успокаивался, словно и ему теперь было дозволено глотать эту влагу. От такого питья рог его становился тверже каменных домов, а спина и шея – мощней волочимого по задам и окраинам Москвы, снижаемого до пустырей и железнодорожных станций мутно-вечернего, кое-где аккуратно продырявленного звездочками неба.

Тех двоих с маленькими круглыми дырками в темени давно унесли, а светловолосая все еще билась в истерике. Отплакав, умывшись и вновь подкрасившись в дамской комнате, она послонялась бесцельно по заведению, поотиралась близ игорных столов, и позвонила на дачу:

– Руслан? Привез барашка? Я к утру буду. Покорми его плотненько, лапа…

Человек в кубанке долго слушал пустую трубку, потом вдавил ее в прямоугольник телефонного аппарата и, медленно наливаясь ему самому непонятным гневом, стал бросать в стоявший на полу посреди комнаты развязанный рюкзак, всякую дорожную мелочь.