Иллюзия убийства - Кэрол Макклири

— Я стараюсь засвидетельствовать свое уважение органам печати, когда у меня есть такая возможность, — говорю я Фредерику, уверенная, что, как внимательный джентльмен, он предложит сделать короткую остановку.

Фредерик смотрит на здание, кивает:

— Да, конечно. — Вдруг он показывает на магазин музыкальных инструментов. — Те барабаны делают из обожженной глины, и на них натягиваются овечьи кишки. Они издают хороший звук.

Меня бросает в холод.

— Остановитесь! — негодую я.

Я привожу в удивление Фредерика и возницу, который осаживает лошадь и оглядывается на меня.

— Заберите это. — Я сую Селусу зонт и выхожу из экипажа, хлопнув дверцей за собой.

Фредерик серьезно смотрит на меня:

— Что вы делаете?

— Я видела ваш взгляд. Вы пытаетесь помешать мне пойти на телеграф. Вы пригласили меня, чтобы не дать мне отправить корреспонденцию о случае на рынке.

— Что бы вы ни думали, вам нужно понять, что вы рискуете попасть под арест за отправку телеграммы провокационного содержания.

— Я не собираюсь посылать телеграмму. Но когда мне будет нужно, вы меня не удержите.

Я останавливаю другой экипаж и говорю извозчику отвезти меня к берегу.

Я взбешена и готова выть на луну.

Держать меня на поводке и заткнуть мне рот — не иначе, придумал Уортон, самозваный и уверенный в своей правоте блюститель моего поведения. Это так похоже на него.

Я не собиралась посылать корреспонденцию. Я думала, но потом отказалась от этой мысли. Ведь я иностранка, находящаяся, по сути дела, в зоне военных действий, и знаю, что меня могут арестовать, если я напишу что-нибудь о разведчиках и правительственном прикрытии их деятельности. Кроме того, не имею всех фактов, и, если мой репортаж окажется недостоверным, репутация Нелли Блай как заслуживающего доверия журналиста будет навсегда запятнана.

Мало того, газетный мир Нью-Йорка — это поле битвы, на котором издатели сражаются за читателей и тиражи своей продукции, и Пулитцер выбросит меня из «Нью-Йорк уорлд» как вчерашнюю новость, если я ошибусь и дам его конкурентам повод поржать.

То же самое относится и к гонке, которую я затеяла. Если я окажусь за решеткой в Египте или меня задержат для допроса на несколько часов, а пароход в это время уйдет, кругосветка будет сорвана. А вместе с ней — испорчена моя карьера, да и вся жизнь. «Нью-Йорк уорлд» сделала мое путешествие ведущей темой, хвастаясь, что ее репортер успешно завершит его. Если я не побью восьмидесятидневный рекорд, то не только потерплю поражение и умру от стыда, но Пулитцер сделает все, чтобы я стала парией в журналистике.

К тому моменту как я добралась до берега и взяла лодку, чтобы приплыть на пароход, мой гнев улетучился, а зной и мрачные мысли породили усталость и беспокойство.

Я чувствую себя одинокой и беззащитной, на полмира вдали от друзей и семьи, и рядом ни одной родственной души. Господи, что бы я отдала, если бы человек, который пробивался через непроходимые джунгли и побеждал разъяренных зверей, стал моим другом и союзником! Вместо этого с каждым словом, с каждым шагом нас все больше разделяет непреодолимая пропасть.

Меня везут в лодке к пароходу, и я вдруг осознаю, что более всего тревожит меня один вопрос.

Когда ожидать новой неприятности?

«Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий»,[19]— звучит у меня в ушах, когда я совершаю вечерний моцион от носа до кормы парохода. Вероятно, строка из стихотворения Эдгара По вспомнилась мне, потому что Ворон постучал в дверь влюбленного, скорбящего о смерти прекрасной Ленор, ночью, когда был «декабрь ненастный».

Декабрь пришел и ко мне, и его первый день действительно ненастный: темные и зловещие облака, заволакивающие небо надо мной, навевают тоску. Несмотря на легкое дуновение воздуха от движения парохода, на меня давит тяжелый зной, принесенный из Аравийской пустыни.

Темноту затянутого облаками ночного неба не рассеивает бледный призрак полной луны, вызывающий в памяти слова моей матушки, что призраки — это духи, оставшиеся на земле, поскольку они не закончили дела и им нужна помощь, чтобы перейти в потусторонний мир.

Конечно, Джон Кливленд — это призрак, поселившийся на чердаке моего сознания, и я никак не помогла его духу обрести покой. Я не хочу, чтобы с ним произошло то же самое, что с героем Эдгара По, чья душа так и не восстала из тени Ворона.

«Все, прекрати это!» Застонав, я ударяю ладонью себя по лбу — надо же наконец образумиться. Не знаю, почему мне всегда на ум лезут эти странные мысли. Я слишком суеверна и уверена в том, что есть феномены, не воспринимаемые моими пятью чувствами. Я даже стала задумываться, не навлекла ли на себя какое-нибудь древнее египетское проклятие, разбив и выбросив за борт скарабея?

Впрочем, мне нечего бояться угроз из мира духов — у меня полно их в этом мире. Мне просто нужно не витать в облаках и напоминать себе, что человек, подстроивший смерть мистера Кливленда, по очереди просовывает ноги в штанины, как и все остальные люди. Лицо в иллюминаторе — это был реальный человек, пытавшийся напугать меня, а призраков создают на сцене с помощью зеркал.

Дойдя до носовой части парохода, я быстро оглядываюсь назад, чтобы убедиться, не следит ли кто-нибудь за мной, потому что не хочу дать капитану повод выбросить меня за борт. Несмотря на надпись «Проход запрещен», я пролезаю под веревкой.

На носу мало кто бывает. Он огорожен веревкой от пассажиров, потому что там находятся механизмы для подъема якоря и парусов. И здесь велика опасность, что тебя смоет за борт крутой волной.

Мне нравится во время вечерних прогулок приходить сюда. При движении судна ветер здесь всегда свежий независимо оттого, откуда дует — с правого или левого борта. И если не поднимают или опускают якорь, это самое спокойное место на пароходе. В непогоду я иногда украдкой пробираюсь на нос и представляю, будто я верхом на гигантском морском животном — когда пароход ныряет глубоко в волны, а потом взлетает вверх, меня обдает брызгами соленой морской воды.

Насколько мне известно, не я одна нарушаю приказ капитана. Женщина в черном, также любительница ночных прогулок по палубе, наведывается в эту часть судна. Зная, что она желает уединения, я не выхожу на нос, когда вижу ее там. Я рада, что этой женщины нет сегодня, ибо мне нужно побыть одной.

Вдалеке от палубных огней меня окружает полночная темнота. Я осторожно переступаю через цепи и стальные канаты, обхожу большие лебедки и спасательные шлюпки. И вот я на самом носу парохода, в своем тихом и спокойном мирке. Вдруг я сознаю, как устала, и, облокотившись на перила, позволяю теплому ветру трепать мои волосы и одежду.

Я что-то слышу позади себя и, обернувшись, вижу человека, выскакивающего из-под брезента, покрывающего спасательную шлюпку, — египтянина в одной набедренной повязке.