19-я жена - Дэвид Эберсхоф

X. Г. Да уж! Так что оставим эту тему. Один последний вопрос. Что у вас в будущем?

Дж. С. Мир и покой, хотел бы я надеяться, возможность спокойно следовать нашей вере. В сердце моем я убежден, что наши сограждане полагают это нашим правом, ибо все мы — американцы — должны быть свободны.

Возвратившись в Сент-Джордж, я купил билет в многозальный «Кинотеатр-8» на первый попавшийся фильм. Спустился по проходу в переднюю часть зала, свертывая кусочек бумаги в небольшой клинышек. Отпер дверь запасного выхода и подпер клинышком язычок замка. Забрал Электру из фургона, и мы с ней пробрались обратно в зал. Казалось, она понимает, что я что-то затеваю: шла рядом совершенно беззвучно, держась очень близко ко мне. Я уселся во втором ряду у самой стены, Электра свернулась у моих ног. Шел фильм о двух детективах-напарниках, белом и черном. Предполагается, что отношения у них не сложатся, однако на самом деле они нравятся друг другу. Дальше они собираются ловить грабителя драгоценностей, который как-то связан с международным терроризмом, а потом вдруг выясняется, что черный парень — мусульманин, а белый — еврей. Я-то знаю… что? Тут я заснул.

Я проснулся, медленно припоминая, где нахожусь. Электра спала, прижавшись к моим ногам. Фильм подходил к концу, титры бежали вверх по экрану. Но зал выглядел гораздо более пустым, чем раньше.

— Вау! — произнес голос за моей спиной. — Ты, видно, здорово напился.

Обернувшись, я не разглядел ничего, кроме глаза, поблескивающего во тьме.

— Ты проспал целых два сеанса.

— А сколько времени? — Потом: — А ты кто?

— Джонни Друри. — Он произнес это так, будто мы знакомы.

— Ты тут давно?

— Много дольше, чем ты.

В зале зажигали свет, теперь я мог разглядеть этого парнишку. Он выглядел как любой мальчишка в Юте — блондинистый, голубоглазый, веснушчатый.

— Киношка закрывается, — сказал он.

— Закрывается?

— Чудной ты, уже почти час ночи.

Я включил телефон. Мальчишка был прав.

— А что, с тобой собака?

— Слушай, мне надо идти.

— Мне тоже.

Он пошел за мной вверх по проходу. Теперь, когда мы оба поднялись на ноги, видно было, что он совсем еще ребенок — двенадцать или тринадцать, из тех цветочков, что поздно расцветают, — только-только шагнувший в пубертат. Его бирюзовая открытая майка выставляла напоказ жилистые и сильные, но еще по-детски тонкие руки. В вестибюле никого не было, кроме тяжеловатой девушки в черной с желтым униформе кинотеатра, пылесосившей усыпанный попкорном ковер. «Собак нельзя сюда водить», — произнесла она, но видно было, что это ее не очень заботит.

Снаружи, на парковке, было все еще жарко — асфальт отдавал зной.

— Слушай, — сказал я, — я уезжаю.

— Ага, я тоже. — У него был такой мальчишеский голос, то высокий, то низкий, туда-сюда в одной и той же фразе. — Может, подбросишь?

— А где ты живешь?

— Ну, видишь ли, как раз сейчас я вроде как бы в промежутке нахожусь. — Парнишка произнес эту фразу так гладко, что я решил: он ее подхватил у кого-то другого. Он прошел за мной к фургону, практически не отставая ни на шаг. Невысокий — мне примерно до груди и, пари держу, весом не более ста фунтов. — Славный фургончик, — оценил он, тронув помпон на боку.

По правде говоря, машина эта — просто кусок дерьма, никто никогда ничего о ней и сказать не может, только спрашивают: «А что, эта штука еще бегает?»

— Могу высадить тебя на Сент-Джордж-стрит, — предложил я. — И с концами.

— Впечатляет. — Он не стал меня дожидаться, переполз через место водителя на пассажирскую сторону и принялся подпрыгивать на сиденье. — Пфу-у! Самый обалденный фургон из всех, что я видел.

— Пристегни ремень.

— А куда, ты сказал, ты едешь?

— Просто скажи мне, где на Сент-Джордж-стрит тебя высадить.

— Тут вот какая вещь. — Его голос понизился на целую октаву. — Я не возражал бы остаться с тобой на ночь. Только на одну ночь. И все. — Он говорил тоном, который явно позаимствовал из какого-то фильма. — Но никаких таких штучек, понимаешь, о чем я говорю? — Он подумал, что это ужасно смешно, хлопнул себя по тощим бедрам и захохотал, откинув назад голову, как малыш, смотрящий смешной мультик.

Но мы сидели в моем фургоне, и я не желал терпеть оскорбления от какого-то мальчишки.

— Нет, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Понимаешь, я не пидор. — И снова этот смех как от мультика.

— А я — пидор.

Мальчишка смолк. Он глядел на меня расширившимися глазами: не гоношись, мол. Потом улыбнулся:

— Понял. Очень смешно. Ну ты меня и развел на секундочку. Ха-ха. — Он опять замолк. — Погоди-ка, ты что, хочешь сказать, что ты всамделе гомик?

— Только потому, что ты сам об этом заговорил.

Он выхватил из штанов трехдюймовый кухонный нож и приставил к моей груди.

— Только тронь меня — я тебя прикончу.

Я понимал: он это не всерьез. Одним неспешным движением я забрал нож из мальчишьей руки.

— Что ты намерен с ним делать?

— Защищаться от извращуков вроде тебя.

— Выкатывайся из моего фургона.

— Пидор стебаный!

Он отщелкнул пояс, толчком открыл дверь и высунул наружу одну ногу. Мальчишка был так мал, что его ступня болталась в нескольких футах от асфальта. Но он не спрыгнул.

— Убирайся вон!

— Да пошел ты!.. — Но тут вот какая штука: это он произнес почти ласково. И остался сидеть, лицо его все как-то сморщилось, будто сломалось. — Я думал, ты крутой.

— Это ты ведешь себя не как крутой.

Он подвинулся чуть ближе к краю сиденья, но все не прыгал наружу.

— Слушай, я останусь с тобой на эту ночь, только ты должен обещать мне, что ко мне не притронешься.

— Малыш, а ну-ка, вон из моего фургона!

— Но почему?

— Потому что ты попросил тебя подвезти, а теперь обзываешь меня всякими нехорошими словами. А я больше не терплю ничего подобного. Потому и покончил с этими местами сто лет тому назад.

Малыш втянул ногу обратно в машину:

— Погоди минутку, ты чего, разве не тут живешь?

— Не-а.

— А тогда что ты тут делаешь?

— Долго рассказывать.

— Ты что, типа удрал отсюда или еще что? — Он захлопнул дверь, и лампочка в потолке погасла.

Тут я сообразил, в чем дело.

— А сам ты оттуда, откуда я подумал, да? — спросил я.