Отторжение - Элисабет Осбринк

Она работает молча. Лопата, секатор, грабли, что-то пересадить, тут прополоть, там подрезать, сгрести прошлогодние листья и сжечь. К пытается помочь, но тут же натирает мозоли, к тому же ей скучно. Жечь костер куда веселее, но не всегда можно: время от времени, когда сухо и есть опасность пожара, на сжигание мусора вводится запрет.

Холодное, серое мартовское воскресенье. Можно, конечно, прибраться в ее крошечном домике два с половиной на два с половиной метра. Она любила там играть, когда была поменьше. Дверь рассохлась, еле удалось открыть, в игрушечной плите свили гнездо мыши. Да она уже и выросла из таких игр. Вернулась, попробовала прилечь с книгой, но дом еще не прогрелся. Замерзла и пошла погулять.

Мама работает в саду, молча, с остервенением, даже на вопросы не отвечает. День длится и длится, конца не видно. К пошла на другую сторону участка. Подальше от дома, от колючего терновника и ласкового орешника, от яростно работающей мамы. Перешагнула канаву, отделяющую их собственность от леса, которым не владеет никто, – и в ту же минуту все, что осталось за спиной, растворилось в серой мгле, как что-то полузабытое, как смутное воспоминание о полном загадочных событий сне.

Лес принадлежит тому, кто в него зашел. Кто угодно может в него зайти, со всех четырех сторон света, уже этим он огражден от остального мира. Огражден, но и он тоже часть чего-то. Внезапно появилась косуля – глянула внимательно и робко ласковыми черными глазами и исчезла. Совсем рядом в прошлогодней листве прошуршал еж, но найти его невозможно. Найти невозможно, но точно еж. Змея так шуршать не может. А когда весна наберет силу, появятся прекрасные, темно-розовые в клеточку, лесные лилии. Фритиллярия, вспомнила она наставительную папину интонацию. Шахматный рябчик.

К постояла на опушке и оглянулась – заметила ли мама ее исчезновение? Нет, по-прежнему согнута над очередной грядкой, руки перепачканы землей.

Вошла в лес с чувством, что оставляет все позади. Здесь, в лесу, одиночество такое, что уже и одиночеством не назовешь. Не одиночество, а исчезновение. Растут деревья, в кронах пробегает капризный ветерок, открываются забытые поляны.

Можно пройти по следам неизвестного зверька. Можно поискать перезимовавшие ягоды шиповника. Надо убедиться, что камни лежат так же, как и лежали, что сучья не поломаны, что тропинка бежит так же, как и бежала прошлым летом. И надо найти любимую елочку, Fenyö, там, в левом углу леска. Пол из рыжей прошлогодней хвои, потолок и стены из зеленой, капли прозрачной смолы на стволе. Она выкапывает свой клад: прозрачный мяч из монолитной резины, два стеклянных шарика и раковина без улитки. Какой там клад, мелочи, – но для нее важно другое: это она принесла их сюда, она их закопала. Несомненное подтверждение: это ее елка, под этой елкой, Fenyö, – ее дом, ее пространство, елка обнимает своими зелеными лапами только ее и никого больше. Fenyö — ель по-венгерски, это фамилия ее отца, и К тоже Феньо, и земля между корней тоже ее, в ней можно похоронить тоску по отцу – а можно и воскресить.

К перебирает неважные, но все равно очень важные пустяковины. Какая разница – форма, цвет шариков, прыгучесть мяча или изысканные изгибы раковины; важно другое: она была здесь раньше и будет потом; все, что было, никуда не делось.

Сидеть под роялем, пока папа разучивает Баха. Гулять по Хелласгордену. Бесстрашно катить на велосипеде: папа же бежит сзади, придерживает багажник… а он давно его отпустил, и она едет сама. Можно сидеть у него на плечах, вцепившись в волосы. Стоять в саду и звать папу по имени, хотя еще не научилась правильно произносить Дьордь. Получать в подарок книги на день рождения – Нильс Ферлин, Карин Бойе[31], венгерские стихи в шведском переводе. И, придя из школы, брать трубку – папа звонит, только когда точно знает, что К дома одна. Как ты себя чувствуешь, ты же знаешь – я тебя очень люблю. Она знает, конечно, но ни о чем не может думать – а вдруг мама узнает про этот звонок? Если начнет просматривать счет за телефон – там же все разговоры записаны! Тогда опять в преисподнюю… ее парализует страх. Она молчит.

И этот спрятанный клад тоже должен остаться тайной. Она аккуратно закапывает все в землю и присыпает хвоей. Мать ничего не должна знать про Феньо. Полная тайна, абсолютная тайна, тайна тайн. Помоги мне Бог.

Пора возвращаться. Никаких изменений: рыжая увядшая трава, голые ветки, старые мертвые листья. Мама в той же позе, как будто за все это время ни разу не разогнулась.

Этот день не кончится никогда.

А потом и этот, и другие дни выветрятся из памяти. Останутся только моменты, эпизоды, вырванные из потока времени. То яркие, пронизанные светом и ароматами, то нерезкие, как старинные кинофильмы. К помнит, как они хохотали, она и мама. Как менялась комната, когда мама входила… мама была центром мироздания. От нее веяло таким сладким, таким томительным жаром жизни, что и К словно просыпалась, у нее появлялись тело, сила и желания. Мама была как старинный замок с резными башнями, тюремными застенками, привидениями и вековыми проклятиями. Прекрасная и капризная королева, в чьем взгляде грозный опустошающий мрак за долю секунды сменяется аркадами туманного золотого сияния с ангелами под потолком. К помнит, как она любила маму, но как об этом рассказать? Слова кажутся сухими и тонкими, как рисовая бумага. Любить, любовь… бессмысленные, трескучие слова, если надо описать происхождение Вселенной. Мама и была Вселенной. Огненные протуберанцы, черные дыры и солнечные зайчики – все произошло от нее. Ядовитые наконечники стрел, боль, незаживающие раны, счастье, опьяняющая радость – тоже от нее. Без нее ничего бы не было.

С течением времени большинство картинок исчезает. Может, она вспоминает не те дни? Были и другие? Как можно заранее знать, какие особые моменты или какие особые чувства превратятся потом в воспоминания? Может быть, те, что чаще возникали и повторялись и поэтому навсегда остались в коре мозга? Но нет, кора головного мозга не похожа на древесную кору. На ней не остаются на десятки и даже сотни лет давным-давно вырезанные надписи. “К + С” и обязательное сердечко. А если наоборот? Часы, чувства и переживания остаются в памяти, потому что они необычны, чем-то отличаются от будничных? Что помнит К? Обычное или необычное? Боль или счастье?

Обычный день: грозовая туча уплывает на работу и возвращается около шести. Готовит еду, они ужинают. Смотрят новости. Иногда мама задремывает на диване, К кладет голову ей на колени и слушает, как у мамы тихонько бурчит в животе, ее это радует и смешит. Потом мама открывает глаза, недоуменно встряхивается и идет работать со своими переводами. Закрывает за собой дверь с матовым рисунком в виде морозных узоров: ни в коем случае не беспокоить. К идет в свою комнату, отсюда хорошо слышен стрекот электрической пишущей машинки. Машинка стрекочет длинными очередями, потом наступает тишина: мама обдумывает фразу или роется в словарях. Иногда командует: пора на боковую, но чаще К укладывается сама, но и тогда мама заходит к ней, садится на край кровати, желает спокойной ночи и обнимает. К быстро засыпает под короткие взрывы клавиш – и просыпается от плача.