Призраки русского замка - Владимир Большаков

– Возможно. Но когда синеют одновременно и нос, и губы, это больше похоже на отравление не водкой и не угарным газом, а синильной кислотой. Это очень сильный яд, но нестойкий, как любая одноосновная кислота. Ее впервые в июле 1916 года в качестве боевого газа применила против немцев наша доблестная французская армия. Но оказалось, что дело это непрактичное, газ этот быстро улетучивался на открытой местности. Другое дело – в закрытых помещениях. Боши на базе этой кислоты создали печально известный газ «циклон-Б» и использовали его в газовых камерах для массового умерщвления узников концлагерей смерти, главным образом евреев. Кстати, в США в некоторых штатах этот газ используют до сих пор при приведении в исполнение смертного приговора. Смерть от него, как правило, наступает в течение 4–10 минут, но иногда только через 17–20 минут. А есть случаи и такие, что люди выживали после самого тяжелого отравления. Месье Козырев оказался покрепче своей жены и выжил. Кроме того, у него был полный желудок, и его это спасло. Я не исключаю, что синильную кислоту или близкий к ней по составу цианистый калий супруги Козыревы проглотили в сауне вместе с водкой. В определенных компоновках этот яд используется как бесцветная жидкость с легким запахом горького миндаля. Иногда без всякого запаха. Кстати, во втором варианте этот яд быстро разлагается под влиянием алкоголя. Обнаружить его трудно. Почти невозможно. Именно поэтому его любят профессиональные убийцы – за безнаказанность. Я пошлю кровь на анализ в Институт Пастера, может быть, там что-нибудь нам подскажут. Пока я могу судить только по симптоматике, что мадам Козыреву убил не один угарный газ.

* * *

Во вторник в полдень Моховой подъехал к мангскому госпиталю, где его уже поджидал комиссар Бросс. Бледный и помятый Степан спустился в приемный покой, где его с рук на руки передали Моховому. К ним подошел Бросс и сочувственно похлопал по плечу коменданта. Дежурный врач сказал Моховому, что труп жены Степан может забрать в любое удобное для него время, так как вскрытие уже было сделано и разрешение от полиции получено. Бросс это подтвердил и попросил «русских друзей» проехать с ним на полчасика в комиссариат.

Верный помощник комиссара следователь Жерар Плаке усадил напротив себя Мохового, а Степана увели к Броссу, в кабинет которого пригласили заранее адвоката и переводчицу с русского. Моховой не стал требовать адвоката, так как Плаке заверил, что в его невиновности никто не сомневается, ибо у него было стопроцентное алиби – в посольстве России подтвердили, что Моховой пробыл там практически целый день. От него требовалось только сказать, что он увидел, когда вошел в баню в «Русском замке» и что предпринял. Выслушав его, Плаке записал, что супругов Козыревых Моховой нашел в предбаннике, что оба они были голыми, так как очевидно, мылись и вышли после бани под душ. Когда Плаке спросил, почувствовал ли он какой-то запах, Моховой сказал, что в предбаннике было просто душно и он сразу же открыл дверь и вынес Козыревых на воздух, а затем вызвал скорую. Плаке поинтересовался, были ли в предбаннике алкогольные напитки. Моховой на это ответил, что они там есть всегда, а на столе стояли две пустые бутылки из-под водки и несколько банок пива.

Степан был еще менее многословен:

– Ничего я не помню, господин комиссар. Зашли мы с Антонидой попариться. Попарились. Потом вышли глотнуть воздуха, и дальше я ничего не помню. Очнулся от того, что тряс меня господин Моховой.

– Кроме вас и вашей супруги, никого в сауне не было? – спросил Бросс.

– Откуда ж там кому взяться? Отдыхающие уехали еще в воскресенье. А посторонних мы никого не пускаем… Ключ от ворот имеет только господин Моховой по разрешению посольства. Не успел бы он, и я бы помер, как Антонида, от угара.

– У вас и вашей жены в крови обнаружены следы алкоголя. Что вы пили перед сауной или уже находясь в ней?

– Водку, конечно, – бесхитростно ответил Степан.

Бросс попросил разрешения осмотреть место происшествия, и они поехали все вместе в «Русский замок». Сауна располагалась рядом с бассейном, вдоль которого стояло пять душевых кабин. Обычно ими пользовались летом, так как в сентябре Степан бассейн сливал, чтобы не гнил и не собирал опадающую листву. В холодное время года мылись только в сауне, где Степан смастерил небольшую купель для холодных ванн. Плаке и Бросс осмотрели парную, посветив фонариком между полками, а затем спросили Степана, что за черные пятна остались на камнях и на решетке калильни. «Это квас, хлебный сок, как вы говорите, – простодушно признал Степан. – С ним париться хорошо. Хлебный дух дает». «И угарный газ», – отметил про себя Бросс. Он попросил Степана открыть буфет. Там лежали две нераспечатанные бутылки водки «Московская». Еще одна, опорожненная, стояла на столе вместе с пустыми стаканами. Степан на «Московскую» не грешил. Глаза его впились в бутылку из-под «Русского стандарта», после которой они с Антонидой свалились с ног. Но он ничего не сказал. «Найду этого гада, Ряпунова, – решил Степан про себя, – сам с ним разберусь». Прибывший с Броссом эксперт снял с обеих бутылок отпечатки пальцев, отметив при этом с удивлением, что на «Русском стандарте» никаких отпечатков не было. Осмотрев для порядка мусорные баки «Русского замка» и лужайку вокруг бассейна и ничего не обнаружив подозрительного, полицейские удалились. Вместе с ними уехал и Моховой. По дороге домой он прикинул про себя, что пару бутылок водки Степан с Антонидой приняли бы без всякого вреда для своего здоровья. «А что если, – подумал он, – этот таинственный Ряпунов, не просто подарил Степану „Русский стандарт“, а принес его в баню, где что-то им в водку подсыпал… Вот тогда все сходится».

Бросс в это самое время сидел за компьютером, читая заключение, пересланное ему из Института Пастера. Цианидов в крови Козыревых не нашли. Бросс постепенно привык работать с компьютером, как только комиссариаты, где вплоть до начала девяностых годов все бумаги составляли исключительно на пишущих машинках, стали оснащать новейшим электронным оборудованием. Но свой старый блокнотик, куда он заносил обычно все, что думал по очередному расследуемому делу, не выбросил. Молодые сотрудники похихикивали над комиссаром по этому поводу каждый раз, когда он извлекал очередной «файл» не из компьютера, а из своего заднего кармана. Но для Бросса в этом была какая-то живая связь с расследованием, а компьютер ему такого ощущения не давал. Он не мог отделаться от мысли о том, что кто-то подспудно навязывает ему готовые решения с мерцающего экрана с помощью невидимого 25-го кадра, и не мог восстановить нить своих размышлений до тех пор, пока не заглядывал в свой блокнот. Вот и сейчас он перечитал все свои записи, сделанные после бесед с Фидо о возможном отравлении, и наткнулся на строчку «Шато рюс. Комендант и его жена – СО2 или яд?». Еще раз пробежав заключение Института Пастера, он поставил рядом запись: «Все-таки СО2».

Через несколько дней Бросс закрыл дело Степана и Антониды, доложив прокурору, что мадам Козырева отравилась угарным газом. Фидо, поколебавшись, скрепил этот диагноз своей подписью, добавив только, что в крови пострадавших доля алкоголя в момент их поступления в госпиталь превышала все допустимые нормы.