Ахиллесова пята - Александр Надеждин

Борель после некоторого колебания, с видом незаслуженно обиженного человека, резко направился к машине, резко дернул на себя ручку задней двери, плюхнулся на сиденье и, рывком, с громким металлическим лязгом, захлопнул за собой дверь. «А поаккуратней нельзя. Или что, если машина казенная, значит все – круши, ломай», – тут же услышал он недовольный голос сидящего за рулем мужчины, примерно одного с ним возраста, который внимательно следил за всеми его действиями в зеркало заднего вида. Борель ничего не ответил на услышанное замечание, а только громко засопел и демонстративно отвернулся в сторону ближнего к нему окна.

Через несколько мгновений остановивший его на улице мужчина уселся на переднее сиденье автомобиля, рядом с водителем, и коротким кивком головы дал тому сигнал к отправке.

Автомобиль плавно тронулся с места. Мимо Бореля медленно проплыл остов арки, через которую он вышел на бульвар каких-то несколько минут назад, еще в таком превосходном настроении, весело болтая о всяких пустяках со смешливой девчонкой, неделю назад прибывшей на стажировку в его отдел. Он, повернув голову, с тоской посмотрел на все дальше и дальше удаляющееся от него место, где осталось и его хорошее настроение и где, наверно, ему следует оставить и все свои радужные мечты и надежды на будущее, которое начинало выглядеть весьма и весьма туманно в свете произошедшей только что нежданной встречи.

– Не стоит драматизировать случившееся, – словно угадав мысли Бореля, подал голос сидящий на переднем сиденье основной виновник его испорченного настроения. – Самое главное, Борель, я хочу, чтобы вы очень хорошо поняли и запомнили одну простую вещь. Ничего страшного с вами не происходит. Наоборот, все самое скверное и неприятное для вас уже позади. Если, конечно, у вас хватит ума и благоразумия все правильно проанализировать и сделать соответствующие выводы. Знайте лишь, что перед собой вы сейчас видите прежде всего друзей, которые хотят вам только хорошего. Да, Жюль? – этот вопрос был обращен уже к человеку, сидящему за рулем автомобиля.

Борель, отведя взгляд от окна, снова увидел в зеркале заднего вида обращенные на него глаза водителя, который, хоть и с не очень приветливым видом, но все же кивнул головой, подтверждая тем самым слова своего напарника.

– Да, кстати, – продолжил напарник, обернувшись к Борелю, – мы же до сих пор вам не представились. Меня зовут Анри Годено. А это мой коллега, Жюль Верней.

Борель сначала хотел сказать: «Мне наплевать, как вас зовут, и вообще, убирайтесь ко всем чертям», потом решил гордо промолчать, но, продолжая ощущать на себе ожидающий ответа взгляд, в конце концов только буркнул недовольным тоном: «Очень приятно», – и снова отвернулся к окну.

На губах Годено мелькнула легкая усмешка, он тоже повернул голову в прежнее положение и стал смотреть вперед по ходу движения автомобиля, только что сделавшего правый поворот и свернувшего на улицу Гренель.

– Отрадно слышать подобные слова, даже если они звучат и не очень искренно. Как бы то ни было, я уверен, вы не будете разочарованы нашим знакомством.

Буквально через минуту «Рено Меган» снова повернул направо, на улицу Казимира Перье и не успел проехать по ней вперед еще и сотни метров, как Годено скомандовал водителю:

– А ну-ка, Жюль, притормози-ка здесь.

Жюль послушно исполнил команду, причем сделал это очень плавно, без какой-либо суеты и резких движений, так, как будто бы прекрасно знал заранее о том, что такая команда ему непременно поступит и непременно именно в этом самом месте. Они остановились как раз напротив бистро «Пре де Бурбон».

– Вот вроде бы тоже ничего. Заведеньице. Насчет того, чтобы посидеть, – Годено кивнул на ярко светящиеся окна бистро: – Во всяком случае, по внешнему виду. Скромное, неприметное. По всей видимости, немноголюдное. А, Жюль, как думаешь?

Жюль пожал плечами:

– В немноголюдном проще засветиться.

– Резонно. – Годено повернулся к Борелю. – Вы случайно не бывали? Вроде недалеко от вашей конторы. – Борель хмуро потупил взор. Годено махнул рукой, обращаясь к Жюлю: – Ладно, не будем экспериментировать, поехали к Манон.

Машина снова тронулась. Расположившиеся впереди седоки, похоже, напрочь забыв о своем третьем попутчике, начали живо обсуждать перипетии воскресного футбольного матча, в котором парижский «ПСЖ» еле-еле вырвал на своем поле ничью у «Нанта».

Борель, прижавшись лбом к оконному стеклу и сжав зубы, с неимоверным трудом сдержался от того, чтобы не издать длинный протяжный стон. «И на кой черт я связался с этими русскими. Доигрался, жалкий идиот. Кретин! – несколько сумбурные по форме, но единые по своему смыслу и общей тональности мысли судорожно метались в его мозгу. – И главное, все ведь и должно было именно этим закончиться. Непременно. По-другому и быть не могло. – Борель зажмурил глаза. – Эх, если бы... если бы могло вдруг так случиться, чтобы их вообще не существовало. Ни этой России, ни ее треклятого посольства, ни этого не по годам самоуверенного и настырного молодца, который уже полгода донимал его своими дотошными расспросами, въедливыми комментариями и нагловатыми поучениями насчет того, что ему, потомку знаменитого маршала и выпускнику Сорбонны, следует делать „ради укрепления российско-французской дружбы“ и как это надо делать. Дружбы! – саркастично усмехнулся он, но по-прежнему про себя. – Сейчас эти два милых болельщика, увлеченно смакующие нюансы футбольных баталий, устроят ему такую дружбу, мало не покажется. И поделом. Надо было сразу сообразить, зачем тогда, два с половиной года назад, к нему так ненавязчиво подкатил славный симпатяга Виктур и по секрету, из простого человеческого участия, сообщил конфиденциальную информацию, которая, в чем он сейчас уже не сомневался ни на йоту, являлась чистейшей липой, блефом, на который он попался как самый последний дурачок. Даже, если его московский приятель Влад и на самом деле влип в какую-то криминальную историю и зачем-то наговорил на него бог знает что на допросе в своей полиции нравов или как там она называется, все эти обвинения можно было вполне элементарно опровергнуть. Оставалась, правда, перспектива публично засветиться в довольно неприглядном ракурсе. Но ведь это по большому счету было не смертельно. Хотя, с другой стороны, как сказать. Ни для кого не секрет, что французский МИД всегда был учреждением с консервативными традициями. Нет, разумеется, сексуальный нетрадиционализм формально вряд ли мог стать причиной для увольнения человека из этой системы. Но в случаях, когда речь могла идти о подборе кандидата на какую-то новую перспективную вакансию, вся эта история со скандальным душком и полууголовной подоплекой, конечно, вряд ли оказалась бы весомым аргументом в пользу положительного решения вопроса. Этим, естественно, и воспользовались его мнимые русские „друзья“. Нет, если быть до конца искренним перед самим собой, он, конечно, догадывался, что дело здесь явно нечисто. Но, успокаивая самого себя, предпочитал особенно не драматизировать ситуацию. Даже постепенно начал воспринимать все происходящее как некую игру. Вернее, состязание. Кто в конечном счете останется в большем выигрыше. И тут трудно сказать, в чью пользу пока, до сегодняшнего дня, было сальдо. Во всяком случае, как показала история с нежданно свалившимся на него разорительным наследством, за которое еще надо было платить, и от общения с русскими „друзьями“ есть, в общем-то, своя польза. На этом пункте своих размышлений Борель взглянул на затылки сидящих перед ним вынужденных, вернее, вынудивших его присоединиться к ним спутников, которые уже перестали обсуждать футбольную тему и сосредоточенно молчали, каждый погруженный в собственные мысли. О чем они думали? И что, вообще, им было известно о нем, Бореле, его контактах с русскими и, самое главное, о финансовых аспектах этих контактов. При этих мыслях он почувствовал, что у него внутри начинает образовываться какая-то гулкая, странная и пугающая пустота, во рту появился странный кисловатый привкус, а внутри головы, к вискам, неожиданно прижалась неприятная тупая боль. Он осознал, что на самом деле ужасно боялся грядущего разговора и не менее ужасно хотел, чтобы это навязанное ему автомобильное путешествие продлилось как можно дольше, а лучше всего, вообще бы никогда не кончалось.