Искусство воскрешения - Эрнан Ривера Летельер

Христос из Эльки говорил и смотрел ей в глаза, словно желая соблазнить ее не только словесными чарами, но и гипнотической силой взгляда. В его зрачках, казалось, горела та самая неопалимая купина, из которой Господь воззвал к Моисею на горе Синай. Магалена Меркадо слушала молча, слушала и смотрела на него с бесконечной жалостью, как всегда смотрит женщина на мужчину, когда тот покорно и робко, с собачьим выражением в глазах, преподносит ей на блюдечке свое сердце.

Когда проповедник завершил речь — нечто среднее между признанием в любви, молебном и упражнением в прозелитизме, — она достала пачку сигарет «Опера», предложила ему — спасибо, он не курит, — с наслаждением затянулась, выдула дым ртом и ноздрями и только тогда заговорила. Ей очень жаль, Учитель, но ей никак невозможно сопровождать его в служении. Лучшего и желать нельзя, чем следовать за таким святым мудрецом, как он. Но она должна оставаться в Вошке. У нее тоже есть вроде как обет, только не на несколько лет, а на всю жизнь.

— До самой смерти моей, — вымолвила она.

Обет дан не ее матери, также покойной, да простит ее Господь и упокоит на злачных пажитях, а Святой Деве Кармельской. Может, если их пути вновь пересекутся, она и расскажет ему, в чем состоит ее покаяние.

На прощание она поцеловала его в лоб.

— Будьте благословенны, Учитель.

Он промолчал.

На улице все еще стояли протестующие. Кое-кто — в основном мужчины — подошел спросить, как здоровье Христа из Эльки.

Не считая раны на лице, он чувствует себя хорошо и находится в добром расположении духа. Но Магалена Меркадо опасается, как бы сторожевые, упившись под вечер по обыкновению, не избили его. Или, хуже того, получили приказ увезти его с прииска и сдать карабинерам в Пампа-Уньон. И она взъярила всех идти на митинг к зданию правления.

— Сторожевые здесь ничего не решают, — сказала она. — Так, лакеи.

Все согласились. И она лично стала во главе колонны.

После выхода из сумасшедшего дома Доминго Сарате Вега, раз и навсегда зарекомендовавший себя как Христос из Эльки, начал настоящий крестовый поход. Первые публичные речи и приватные беседы он посвятил рассказу о том, какой волнительной вышла его первая поездка в Сантьяго. В припадке божественного рвения и гордыни он хвастал, что на перронах вокзала Мапочо его ждали не три тысячи человек, как писали газеты, и даже не семь, как утверждали радиостанции, желая принизить значимость события. Нет, братья и сестры, нам с Отцом Предвечным прекрасно известно, что куда больше душ дожидались там моего слова. Отец Предвечный знает об этом, ибо в мире без его ведома и листок не колыхнется, а я — из десятков писем и телеграмм, ежедневно приходивших в Приют Воздержания. В этой корреспонденции его самые верные последователи сообщали, что на вокзале Мапочо собралась толпа из тридцати тысяч мужчин, женщин и детей, исполненных веры и трепета. Если бы господа карабинеры не задержали его в Юнгае, его вступление в столицу превзошло бы даже встречу, которую народ устроил Тани Лоайсе[27], когда тот вернулся, завоевав звание чемпиона мира в весе мухи не где-нибудь, а в Соединенных Штатах Америки. Однажды в родных землях и ему довелось встретиться и перекинуться парой слов со знаменитым бойцом-северянином Эстанислао Лоайсой Агиларом. За чашкой чая в одной из кафешек Муниципального рынка спортсмен признался ему, что секрет его успеха на ринге — «бульон из затылка», иными словам, бычья кровь, которую он с детских лет пил дымящейся прямо из черепа только что зарезанного животного. А я отвечал брату Тани: как ему придает мощи кровь рогатого зверя, так мне сил и вдохновения, чтобы ни на день не прекращать проповедовать слово святое, придает кровь распятого Христа, благословенная кровь, все еще омывающая и очищающая наши прегрешения. Чемпион выслушал меня и почтительно согласился. Аллилуйя Отцу Предвечному. Однако, возвращаясь к теме моего путешествия в столицу, братья и сестры, должен заметить, что, если бы не явление дьявола под личиной лейтенанта карабинеров, мое прибытие стало бы столь же славным, как вход Господень в Иерусалим. Впрочем, некоторое сходство все же осталось: Спасителя, как только он оказался в Святом Граде, римские солдаты по навету иудейских первосвященников пленили и отправили на Голгофу, а его силы правопорядка по навету церковных властей пленили и отправили в Приют Воздержания, известный в народе как Дом Бесноватых. И все же всякому известно, лихорадочно твердил он, что власти пошли на это из страха, как бы пыл тысяч его почитателей не затмил высочайший визит принца Уэльского, который в те дни как раз прибыл в страну по официальному приглашению правительства. Вот где собака зарыта, братья и сестры, завершал он в экстазе речь, и пусть Всевышний покарает меня, если я вот на столечко вру. Благословен Господь Всемогущий. В первых поездках по стране он также не стеснялся рассказывать об увиденном и пережитом в Приюте Воздержания. Прирожденный актерский талант и недюжинная сила убеждения завораживали слушателей, когда он описывал, как в холодные зимние месяцы просил отключить горячую воду, во все время заключения отказывался выходить из палаты на солнце и свежий воздух, как остальные пациенты, и не притрагивался к молоку и мясу ни в каком виде. Яичницу и ту от них не брал, многозначительно говорил он, подымая указательный палец.

Только раз в неделю съедал горсть фасоли или бобов да какой-нибудь дикий плод. И за все это время, дорогие братья и сестры, вот и говорите после, что чудес не бывает, я не потерял и не набрал ни миллиграмма веса. И непринужденно продолжал: в бытность мою в упомянутом учреждении меня регулярно навещали и осматривали ученые, ведшие с ним долгие беседы о философии, богословии, математике и прочем вздоре, и все они со временем уверовали и так и сообщили директору психлечебницы — тому самом болвану, который осмелился раструбить газетам, будто он страдает каким-то там «хроническим бредовым расстройством с проявлениями мистического бреда», — мол, пациент Доминго Сарате Вега, более известный как Христос из Эльки, — и вправду человек святой, посланец христианской веры, а безумны те, кто потешается над ним и сомневается в его богоизбранности. И каждый день, сверкая черными глазами, продолжал он, мне приходили бесчисленные послания с юга и севера, письма и телеграммы от честных христиан, которые ободряли меня и помогали пережить мучения, а также любезно предлагали мне бескорыстную помощь, какая бы ни потребовалась. Но я от всего отказывался, ничего не принимал и лишь оставался тверд в намерении и дальше служить Господу, хотя вынес страшные телесные и духовные страдания и знал, что еще больше страданий впереди — и все ради обета, данного моей матушке, обета, от которого я не думал отрекаться. Мой дух полностью сознавал эту решимость, несмотря на то что после испытания, которое мне устроили шишки из Министерства здравоохранения — они ведь все блюдут, даже умственное здоровье людей, — мне предстоял в мире еще более тяжкий крестный путь. Но моя вера во Всевышнего пересилила: не зря же я некогда удостоился видения и помазания самого Сына Божия. И все же, пусть многие и не замечали в нем посвященного, пророка, подчиняющегося божественной воле, не все шло скверно в эти десять лет евангельской миссии, крестового похода по всей стране — «Стране длинной и худой, словно Сын», любил он повторять в проповедях — от северного города Арика до южной оконечности Пунта-Аренас. Он свершал поход пешком, на телегах, на автобусах, на автомобилях, на поездах — товарных и пассажирских, — на лодках, на плотах, на кораблях и, во славу Божию и на зависть фарисеям, даже сподобился во времена тучных коров летать, преудобно рассевшись в самолетах, и видеть округлость Земли с того самого угла, откуда видят ее благословенные глаза ангелов. Хвала Всевышнему. И тут же довольно заявлял, что, хоть и неоднократно предлагали, он ни разу не воспользовался ни одним средством передвижения без билета. И вообще никому и нигде не оставался должен — ни за постой, ни за мелкие расходы. Не соглашался даже на бесплатную чистку сандалий, если какой-нибудь мальчишка или безногий, тронутые Святым Духом, не хотели брать с него денег. Он раздавал слово Евангелия на улицах, площадях и рынках всех городов страны, произносил речи с трибун и помостов бесчисленных общественных организаций, но другое угнетало его дух: никогда он не выступал с амвона в церкви. Не проповедовал в Доме Божием. Падре всех приходов и пасторы всех евангелистских храмов чурались его, точно дьявола, и угрожали верующим отлучением, если те осмелятся подойти к нищему, не стеснявшемуся величать себя Посланником Христовым на Земле. Однако божественной благодатью, где бы ни ступали его паломнические сандалии, где бы ни появлялся его неуклюжий силуэт народного Христа, собиралась влюбленная толпа. И он всегда знал, что, помимо самых небогатых и необразованных людей в каждом городе или селе, послушать его приходят всякие светила: выдающиеся ученые, сведущие в общественных, юридических и философских науках. Они являются прощупать его, проверить, просверлить пытливым взглядом, записать его речи, его выражения и поговорки, чтобы затем ославить в газетах или на зачуханных радиостанциях. «Перед нами бедный неграмотный крестьянин», — заявляли эти ученые фарисеи. Они, маловеры, считали его речи скорее человеческими, нежели божественными, годными для домашнего применения, а не для духовного роста, а чудеса — никакими не сверхъестественными, напротив — мелкими и скучными. «Чудеса ни за чем», — так называли эти начитанные безбожники случаи вроде того, что произошел в кабаке на прииске Буэнавентура. Христос из Эльки тогда сумел усадить за один обеденный стол станочников и забойщиков — дело в пампе неслыханное: все знали, что между теми и другими идет вечная непримиримая война и рядом друг с другом они не садятся нигде — ни в кино, ни на площади, ни на матче по боксу. В тот же раз (рассказывали в восторге официантки) святой муж во главе стола благословил пищу, а обе бригады повторили за ним молитву и отобедали, словно старые друзья. Они угощали друг друга сигаретами, читали газету — станочники знали грамоту, забойщики — нет, — а после по-братски травили анекдоты и поднимали за дружбу стаканы абрикосового компота. Еще одно чудо, у которого было сколько угодно очевидцев, случилось в поезде «Меридиан Север-Юг», когда в вагоне, набитом возвращавшимися в пампу шахтерами, Христос из Эльки попытался воскресить умершую в пути девочку. Говорят, после неудачной попытки — он положил руку на лоб покойнице и громогласно просил небеса вернуть ей жизнь — Христа вытолкали из вагона, осыпая оскорблениями и плевками, и только потом пассажиры в изумлении заметили, что после наложения рук страдальческое выражение на восковом личике девочки сменилось нездешне благостным. Третье чудесное происшествие, природного свойства, многие склонны были списать на галлюцинации. Ветреным днем на окраине одного прииска в кантоне Токо Христос из Эльки мановением руки и несколькими словами упрека остановил в воздухе яростную песчаную бурю, угрожавшую разорить выстроенный из цинковых листов поселок. Говоря о чудесах, его враги не уставали повторять заезженную историю про то, как на станции Пуэбло-Ундидо он взобрался на дерево и объявил, что сейчас взлетит. Некоторые утверждали, что дело происходило на выселках оврага Лейва, другие — что на рыночной площади в Антофагасте. А самые башковитые поясняли, что во всех трех упомянутых местах и еще много где, поскольку время от времени проповеднику требовалось доказывать людям свою богоизбранность и заодно, если вера начинала изменять ему, убеждать в ней себя самого. Ритуал оставался неизменным: объявив о полете, во время которого Отец-Искупитель, Бог Земной и Небесный поддержит его в воздухе чудесной силой, он карабкался на дерево или куда угодно, лишь бы повыше, и сигал в пустоту, причем безумные глаза его сияли беззаветной верой. Почитатели Христа клялись, что иногда ему удавалось парить несколько метров, прежде чем невозмутимо рухнуть не землю, но закоснелые фарисеи возражали и, смакуя историю, рассказывали иное: полоумный Христос так разбивался о мостовую, что апостолам — бывало, при помощи тех же безбожников, пришедших позубоскалить, — приходилось утаскивать его в ближайшую больницу или фельдшерский пункт. И так хирел летучий Христосик вследствие этих выходок, что на долгое время бывал вынужден завязать с многолюдными проповедями, хотя в больничной палате продолжал изводить врачей и больных нескончаемой народной мудростью и помыслами на благо Человечества.