Здесь все рядом - Анна Викторовна Дашевская

количестве, но в Москве? Что я, не помню московские зимы – грязь, слякоть, «реагенты», скользкая плитка…

Тем временем гостья с лёгкой улыбкой сказала:

– Привет! Как же я рада тебя видеть!

– Привет, – поздоровалась и я. – Раздевайся, надевай тапочки и проходи. Как раз к обеду поспела.

– Домик у тебя чудный, – Эсфирь бросила на стул небольшую дорожную сумку и сняла шубу. – Только маленький очень, сколько здесь комнат?

– Полторы с довеском.

– Это как?

– Спальня, гостиная кухня, она же столовая, плюс терраса. Кладовку, надо полагать, мы не считаем?

– Кладовку, наверное, не считаем. Если только ты не собираешься меня там положить, – она рассмеялась серебряным колокольчиком.

«Я смеюсь, как горлинка!» – немедленно вспомнила я фразу из старого-престарого фильма, и решительно себя одёрнула: «Голубева, кончай нагнетать! К тебе приехала гостья, радуйся, сколько можно сидеть одной как сыч?».

И я пошла радоваться.

После обеда я быстро помыла посуду и села напротив Эсфири, с любопытством глядящей в окно – господи, на что? Там кроме забора и дома напротив ничего и нет!

– Какие у тебя планы?

– Никаких! – радостно ответила она. – Вот что скажешь, то и буду делать.

– Смотреть тут особо нечего, город у нас ни разу не туристический. Есть музей Андреева…

Она скорчила рожицу.

– Не очень-то я люблю народные инструменты, ты же знаешь. Да ну, бог с ними, с музеями! Погулять, свежим воздухом подышать, с тобой потрепаться. Мы ж сколько не виделись!

Можно было ответить, что, работая в одной школе, мы в течение лета не встречались по два с лишним месяца, и никто не тосковал, но стало вдруг неловко. Я пожала плечами.

– Ну, если тебе всё равно, тогда одевайся и пойдём. Прогуляемся по городу, я тебе покажу, где что есть. Потом зайдём к одному знакомому в дом, проверим, всё ли в порядке, и я навещу его в больнице. Как тебе такой план?

– Отлично! – радостно сказала Эсфирь. – Я не замёрзну, как ты думаешь?

– Минус три градуса, с ума сошла, как тут замёрзнуть в шубе?

– Ну и чудненько. Тогда я одеваюсь!

Дом дяди Миши за эти дни нисколько не изменился, если не считать того, что тропинка от калитки была засыпана снегом. Ни одного следа на его поверхности не было, так что я сделала мощный логический вывод: с момента сильного снегопада, то есть, с ночи вторника, сюда точно никто не приходил.

– Слушай, как красиво, – прошептала Эсфирь. – Словно на старинной открытке – снег и сад под ним, пятно света от фонаря, домик… Можно, я тебя на улице подожду, полюбуюсь?

– Конечно. Я скоренько, пять минут.

Я и в самом деле обернулась очень быстро – пробежала по дому, убедилась, что всё на своих местах, в спальне взяла из тумбочки электронную книгу и зарядный шнур к ней и тщательно заперла дверь.

На Советской площади я кивнула в сторону парка и еле видимой крыши за его деревьями.

– А это – та самая музыкальная школа, где я теперь работаю. Жёлтое здание – городская управа, а красное кирпичное – школа.

– Большая… – Эсфирь посмотрела задумчиво. – И классы заполнены?

– Ага. У меня уроки четыре дня в неделю, если замен никаких нет.

– Здорово…

Тут зазвонил телефон у меня в кармане. Я тихонько чертыхнулась, стаскивая перчатку и доставая его. Звонила завуч, Мария Фёдоровна, и я поняла, что уехать завтра вечером в Москву у меня не получится, грядёт замена на субботу.

– Таточка? Как хорошо, что ты сразу ответила, без мобильников мы бы все просто пропали.

– Мария Фёдоровна, я на улице, руки мёрзнут. Что-то случилось?

– Да, дорогая, заболела Наташа. Ну, класс фортепиано для малышей. Ты же можешь в субботу её заменить?

– Сколько часов? – поинтересовалась я, подавив вздох.

– Всего три! И оплата за выходной, даже не сомневайся, в полуторном размере!

– Мария Фёдоровна, в двойном…

– Ах, Таточка!

Когда я запихала аппарат в карман, Эсфирь покосилась на меня с сомнением.

– Тут что, принято торговаться?

– Душа моя, я не торговалась. Это такая игра: по договору за работу в выходной положена двойная оплата. Императрица знает, что я это знаю, и что непременно напомню, но каждый раз делает вид, что пытается меня обмануть. А я делаю вид, что верю.

– Почему императрица?

– Ну, Мария Фёдоровна же!

– Да, действительно…

За болтовнёй мы дошли до здания больницы. Эсфирь оценивающе оглядела вестибюль, вечную Машеньку за стойкой дежурной, ряд кресел, и кивнула.

– Иди. Я тебя тут подожду.

Возле лифта я оглянулась – она уже сидела возле Машеньки и о чём-то с ней разговаривала.

Дядя Миша сегодня выглядел куда лучше: он не лежал в кровати, а стоял возле окна, глядел в заснеженный сад и разговаривал по телефону. Я остановилась в дверях, не желая мешать, и невольно услышала конец разговора.

– Нет. Я сказал – нет! – Пауза. – Я должен сам в этом убедиться. – Пауза. – Хорошо, вот этим ты можешь заняться. Только не напортачь, ради бога. Завтра набери мне примерно в одиннадцать, надеюсь, я уже буду свободен, – тут он повернулся, увидел меня и махнул рукой на стул, садись, мол. – Всё, ко мне пришли. И помни, ты должен делать то, что должен, не более того.

Он отключил телефон и пошёл мне навстречу, раскинув руки.

– Таточка, дорогая! Как же я рад тебя видеть!

– Здрасте, дядя Миша. Я вам принесла читалку, как вы просили, – я полезла в сумку. – И тут вот ещё груши, «Конференс», они сладкие и сочные.

– О, отлично, это я люблю. Давай-ка я всё-таки лягу, рановато вскочил, и ты мне расскажешь, что там делается у меня дома.

– Да ничего особо не делается, – я бы пожала плечами, но они были заняты, опирался Каменцев на меня довольно тяжело. – Чисто, судя по снегу на дорожке – никто не заходил. У соседей справа свет горит, но никто не вышел, слева тихо и темно.

– Всё правильно, – кивнул дядя Миша. – Справа молодые супруги, жена не работает и как раз в это время ждёт Арсения со службы. А слева никого, бабка умерла, а дети её и внуки давно в Твери. Таточка, а ты ничего не хочешь у меня спросить? – он глянул остро и как-то жёстко.

– Хочу, – кивнула я. – Вы не вспомнили, что было перед тем, как на вас напали? И кто это был?

– Увы, не вспомнил. Но обязательно расскажу, как мозги заработают.

Мне послышалось, или в голосе его прозвучало разочарование? И к чему оно относилось – к моему вопросу или к его заблокированной памяти? В смысле, не ожидал ли