Не от стыда краснеет золото - Лидия Луковцева

видеть, что мы… неопасны… безвредны! – раздраженно выкрикнула Люся.

– Сердитая женщина! Во-первых, я вам ничего не должен. Во-вторых, я уже сказал вам, что не волшебник. А в-третьих… чаще всего именно безвредные из лучших побуждений доставляют самые большие неприятности, – тут уже послышался назидательный шаманский тон. – Не пришлось бы многим потом лить слезы сожаления.

– Бросьте вы уже эти присказки!

– До Порохового не так уж далеко, дойдете засветло. Счастливого пути! – он повернулся и зашагал в ту сторону, откуда подруги пришли. Легкой, прямо-таки юношеской походкой. К юрте своей направился, скорее всего. Ни артрита, ни артроза там и в помине не было.

– Зря мы его спасали, – глядя ему вслед, сказала жестокая Люся. – Пусть бы Боцман с Варварой отмутузили его хорошенько.

– Люся, – ужаснулась Зоя, – ты черствеешь прямо как свежий хлеб на солнцепеке!

– Ну, – отбила пас Люся, – мать Тереза среди нас только одна, и это ты! Только ты удочеряешь ворон и дружишь с шаманами.

– Брек! – сказала Мила. – Девочки, я ведь тоже устала. Но идти-то надо! Если заночуем в караван-сарае, кто нас отвезет домой с утра пораньше?

Шаман, отойдя недалеко, повернулся и проводил взглядом уходящих женщин. Едва только три разведчицы-шпионки-шахидки скрылись из глаз шамана, он вытащил из кармана дешевеньких джинсов телефон и набрал номер.

* * *

До Порохового и впрямь добрались засветло. Вася не был на Каспии, и «Жигуленок» его был на ходу. Не на ходу был сам Вася. Как только Надя отворила калитку, Зоя Васильевна по ее зареванному лицу поняла, что они явились не вовремя. Картина маслом на вечный сюжет: не ждали!

Дорогой они придумали легенду, почему явились неожиданно и без звонка – экскурсионный автобус обломался, его утащили на прицепе, и народ стал добираться домой кто как мог. А они – вот, решили, что Надя с Васей приютят Зою с подругами на одну ночь. Но Надя ни о чем спрашивать не стала, и даже удивления не выказала. Вообще, была какая-то то ли растерянная, то ли напуганная и топталась у калитки с вымученной неискренней улыбкой.

Через какое-то время, собрав мозги в кучку, она вспомнила про законы гостеприимства и отступила от калитки, поведя рукой:

– Проходите! Шарик, пошел вон!

Шарик не стал артачиться.

Вася спал прямо за обеденным кухонным столом, уткнувшись лицом в сложенные калачиком руки. Седой вихор задорно торчал на затылке. Спал тихо, благостно, но спиртовый духан стоял в кухне тот еще!

– Мы, наверно, не вовремя, – смутилась Зоя Васильевна.

И тут Надю прорвало.

– Алкаш! Скотина! Мучитель! Изверг! – кричала она, заламывая руки над Васиным телом.

Это не Надя вопила – это рыдала ее душа. Вася даже не пошевелился, не издал ни звука.

Ошеломленная Зоя лепетала:

– Я и не знала, что он так увлекается! Ты же никогда не жаловалась!

– Да он сильно и не увлекается, – сморкаясь в кухонное полотенце, сказала Надя. И кивнула под вешалку:

– Вон!

Женщины не совсем поняли, что под этим подразумевается, но любознательная Мила направилась к вешалке. На полу под вешалкой стояла бутылка не совсем обычной формы, вроде кувшина без ручек, литровая, наверное.

Мила, не обнаружив в радиусе полуметра от вешалки ничего другого и увязав надин кивок с васиным состоянием, взяла в руки бутылку и принялась ее внимательно изучать. После недолгого обследования она повернулась к хозяйке. Лицо Милы выражало крайнюю степень изумления.

– Где вы ее взяли?! Случаем, не в раскопе у археологов?

– Именно что в раскопе! Только не у археологов. У меня тут собственный археолог завелся, раскопал! – злобно выкрикнула Надя и пнула мужа.

Тот по-прежнему был недвижим и безгласен.

– Ой, да что ж мне, горемычной, с ним делать?! – вдруг заголосила Надя. – Подохнет, а мне отвечать! Алкаш, изверг, мучитель, – она явно заходила на второй круг в своих обличениях.

– Надя, ну что ты так уж убиваешься, – попробовала урезонить родственницу Зоя Васильевна. – Ну, выпил мужик, ну, проспится, придет в себя…

– А если не придет?!

– Ну, как, то есть, не придет?! Он же не мышьяк выпил?!

– Да откуда ж я знаю, мышьяк или, может, похуже чего?! Царская водка – это ж, говорят, не водка вовсе, а отрава! Скотина, на кого ж ты меня оставить собрался!

– Да при чем же здесь царская водка?! Ну да, в химии так соединение кислот называется, жуткое, оно даже золото разъедает. Да где же Вася ее взял бы? Он что – полный дурак, пить такое, если б даже и нашел?

– А вот нашел! И выпил! Ни один нормальный не рискнул, а он выжрал! Такой порядочный… Так он после этого кто – полный дурак? Нет, он кретин, дебил!

Тем временем Мила возвратилась от вешалки, неся в руках необычную бутылку, и продемонстрировала ее подругам. На вылинявшей, бывшего зеленого цвета полуоборванной этикетке можно было разобрать несколько слов, и глазастая Люся, сроду не носившая очков, медленно прочитала:

– «Самарская губерния… казенное вино… крепость сорок процентов»… – и подняла изумленный взгляд:

– Да нет, этого не может быть!

– Да, выходит, может, Люсенька, – покачала головой Мила. – Ты на пробку посмотри! – и протянула на ладошке нечто вроде колпачка, фитюльку, сероватую от грязи. Когда-то она была белого цвета.

– Вроде сургуча, – пощупала Люся.

– Это и есть сургуч, девочки, – сказала Зоя, рассматривая полусломанную фитюльку. Белый сургуч. Помните, в дореволюционные времена бутылку водки белой головкой называли? Вот и орел двуглавый сверху выдавлен. Такую сейчас, наверно, только где-нибудь в музее увидеть можно.

– Вот как вам повезло, – трагическим голосом сказала Надя, напомнив о себе. – И в музей ходить не надо.

В бутылке плескалась прозрачная жидкость – почти полбутылки.

* * *

У бабы Серафимы умер сын. Этого давно следовало ожидать, и так долгонько протянул. Чего только он не влил в себя за свои неполных пятьдесят! Каких только растворов, содержащих хоть микроскопическую долю спирта, не побывало в его продубленном желудке! Половину этого многострадального желудка ему отрезали, но вторая половина исправно пахала и за себя, и, как говорится, за того парня.

Начало скакать давление. Боря применял проверенное средство: повышал рюмочкой. И понижал тоже. Жены давно не было в помине, дети выросли, разъехались и знать его не желали. Хоть к бабке и захаживали-заезжали, об отце и слышать не хотели.

Первыми отказали ноги, и бабе Серафиме пришлось перетащить сынулю из его хибары к себе – куда ж денешься. Халупенку его продала, и как-то существовали. Ни о какой сыновой пенсии, разумеется, и речи не было – «молодой ишшо», да и не наработал.

Когда матери