Чувство Магдалины - Вера Колочкова

Но здесь был явно не тот случай, и такое сочувствие могло вызвать вполне себе неадекватную реакцию. Вон, как заказчик перетрусил, еще и конверт не открыл, а уже ревнивая кровь бросилась в голову. Покраснел, дышит тяжело. Любит, наверное, свою бабу-изменщицу.

Детектив снова глянул на перетрусившего заказчика и вздохнул про себя – ладно, торопить не будем. Но и время зря терять нечего. Хоть кафе и затрапезное, но запахи со стороны кухни текут вполне аппетитные. Обернулся, махнул рукой официанту, и когда тот услужливо подскочил, проговорил тихо:

– А пообедать у вас можно? Не отравите, надеюсь?

– Что вы! У нас очень хороший повар! – воскликнул официант, изобразив на лице степень крайнего недоумения.

– Хм… Если повар хороший, то почему на кондиционерах экономите?

– Не вижу связи… – пожал плечами официант. – Тем более сейчас в кондиционерах нет острой необходимости, летняя жара ушла, конец августа на дворе.

– Для хорошего заведения это дело принципа – чтобы кондиционеры были. Понимаете?

– Понимаю, – кивнул официант. – Но вопрос не ко мне. Так вы обедать будете или нет?

– Буду, буду… Что у вас там есть самое подходящее?

– Рекомендую взять солянку и эскалоп, уверяю вас, что не пожалеете!

– Ну, давайте солянку и эскалоп… – согласился детектив и, тронув ладонь задумавшегося клиента, предложил вежливо: – Вы как насчет обеда, Платон? Не возражаете?

– Что? – поднял на него измученные глаза Платон. – Вы что-то сказали сейчас?

– Да… Пообедать, говорю, не мешало бы…

– Что ж, обедайте…

– А вы?

– Нет, я не буду. Я… Дайте мне еще какое-то время, пожалуйста. Или вы очень торопитесь?

– Нет, я не тороплюсь. Просто по-человечески вам советую – загляните в конверт. Чем больше вы оттягиваете этот момент, тем хуже для вас. Вернее, для вашего эмоционального состояния. Зачем лишнюю неврастению на душу мотать? Оно вам надо?

– Да… Да, вы правы, – вздохнув, согласился Платон, прижимая плотной ладонью конверт к столешнице. – Я примерно так же своим клиентам всегда говорю – надо все из себя вываливать сразу, больше пользы для дела будет. Да…

– Простите, а кто вы по профессии? Впрочем, если не хотите, можете не отвечать…

– Нет, почему же? Я адвокат. Практикую давно и с успехом. Потому сами понимаете, как мне непривычно быть в роли клиента, причем такого вот клиента… С довольно унизительным заказом…

– Ой, да бросьте. Подумаешь, какое страшное унижение! Всякое в семейной жизни бывает. Не будете же вы сами все передвижения своей жены отслеживать!

– Да. Да, конечно, – быстро-быстро закивал Платон. – Но я прошу вас – не торопите меня.

– Да я не тороплю… – улыбнулся детектив. – Тем более еще обедать буду. Может, мне за другой столик пересесть, чтобы не раздражать вас беззаботно жующим видом?

– Нет, вы меня не раздражаете, – отозвался Платон, но тут же изменил свое решение: – А впрочем… Если вам не трудно…

– Да без проблем, что вы! – подскочил со стула детектив, отыскивая глазами свободный столик. – Я вон там сяду, у окна! Если что, дайте мне знак! И свой обед я позже доесть могу!

Платон кивнул сухо, снова разгладил пальцами конверт. Дождавшись, когда детектив сядет за другой столик, осторожно выудил из него несколько фотографий, всмотрелся болезненно.

Да, там была Вика. Безмятежная, улыбающаяся, надменная, хмурая, расслабленная… Разная, в общем. Только одно в ней было неизменно – ощущение собственной вседозволенности и самоуверенности, всегда удивлявшее его и, стыдно сказать, всегда подавляющее его чувство собственного достоинства. Да, эта женщина не знала, что такое долг, совесть и стыд… Хотя о каком долге он сейчас толкует, боже мой? О долге супружеском, что ли? А о какой совести? И тем более о стыде?

Он даже не смог сразу разглядеть своего соперника на фотографиях – так захлестнуло болью. А когда разглядел, боль стала вовсе невыносимой, и захотелось разорвать себя изнутри, чтобы она вышла наружу яростью, эта проклятая боль… И бушевала бы тут, в захудалом кафе, и опрокидывала столы, и била бы стекла на окнах, и все бы прятались от нее испуганно, и звонили в полицию… Нет, пусть бы кто-нибудь другой был на фотографиях рядом с Викой, любой лощеный хлыщ, любой безмозглый мажор, но только не Ярослав… Ярик, Ярик, что же наделал-то, а? Да как же ты мог, сука… Да ты же… Ты… Знаешь кто ты после этого, а?!

Проговорив про себя все оскорбительные прозвища в адрес Ярослава, Платон аккуратно сложил фотографии обратно в конверт, сцепил пальцы в замок и выдохнул тяжело, чувствуя, как боль внутри забирает последние силы. Уж лучше бы он отпустил ее на свободу, ей-богу. А так… Сил нет даже на то, чтобы расцепить пальцы и дотянуться до стакана с водой. Ах, Ярослав, ах, сука… Я ж доверял тебе, как самому себе, и даже больше… Почему, почему я так тебе доверял, а?

Хотя как это – почему… Потому, вот почему. Потому что ты был моим другом и однокашником. Потому что мы занимались одним делом, потому что всегда помогали друг другу и давали дельные советы… Да, тебе тяжелее пришлось, потому что ты сам везде пробивался, своим умом и своей изворотливостью. Мне в этом смысле больше повезло – мои тылы мать обеспечила, дав первоначальный капитал на открытие своей конторы. Но ведь потом… Мы ведь сравнялись с тобой потом, Ярослав! Мы не переставали быть друзьями и однокашниками, даже когда сталкивались интересами в процессах – ты адвокатом одной стороны, я – другой! Да, мы соревновались, но соревновались честно, не нарушая такого хрупкого в этих отношениях чувства порядочности… Как же случилось, что ты меня предал, Ярослав? Зачем, зачем тебе Вика? Ты же знаешь, как я люблю ее! Ты знаешь, какую власть имеет надо мной эта женщина!

Женщина, женщина. Надо срочно посмотреть ей в глаза, бросить ей в глаза всю правду. Пусть они будут лживыми и надменными, но пусть они возьмут в себя эту правду. Да, надо срочно…

Платон достал бумажник, торопливо отсчитал влажными пальцами пять стодолларовых купюр, успев подумать мимолетно – какая странная цена за жестокую правду… Всего пятьсот долларов. Пару дней работы этого хмыря, который сейчас с аппетитом уплетает свою солянку. Может, бросить все к чертовой матери да тоже заняться подобным бизнесом, голова меньше болеть будет? И контору свою бросить, и Вику бросить…

Гневливая боль снова зашевелилась внутри, засмеялась истерически – ага, размечтался! Может, контору и бросишь, это да! А Вику – ни за что не бросишь! Потому что слабо тебе! Потому что ты полностью принадлежишь этой бабе, вместе с потрохами, гневливостью и своей адвокатской конторой! Потому что любишь ее слишком сильно, слишком болезненно… И смирись уже с обстоятельством, если попал в это дерьмо раз и навсегда…

Он схватил салфетку, торопливо отер влажные ладони, потом встал из-за стола, шагнул к столику, где сидел детектив. Молча положил перед ним деньги и также молча пошел к выходу, подумав про себя – можно ведь было сразу это сделать, не ждать, когда придут силы открыть конверт… Видимо, вошел в ступор от страха, так боялся увидеть, что там, в этом конверте.