Пленница гарема - Джанет Уолч

Оставшись одна в комнате отдыха, Накшидиль выглядела несчастной. Я уже нес ей немного шербета и сладостей, надеясь подбодрить ее, как появилась Айша. Широко улыбаясь, она села рядом с Накшидиль и сказала:

— Как единственная мать принца, хочу дать тебе совет.

Похоже, Накшидиль обрадовалась обществу рыжеволосой женщины. Кивнув старшей по возрасту, она ответила:

— Опыт наделил вас мудростью. Я по достоинству оценю вашу помощь.

— Думаю, у нас много общего, — сказала Айша. Затем, скривив губы, добавила: — Конечно, я не наложница султана. Я всю себя посвятила сыну.

На лице Накшидиль появилась гримаса.

— Я тоже стараюсь уделять как можно больше внимания мальчику, — ответила она.

— Пожалуйста, пойми меня. Я забочусь лишь о твоем благе, — продолжила Айша. — Ты еще молода и неопытна. Конечно, ты понимаешь, что тебе не позволят завести ребенка, дабы твое внимание было посвящено только Махмуду. Хотя Махмуд не твой сын и ты всего лишь наложница, тебе предстоит избавиться от ребенка, если ты забеременеешь от Селима. А если тебе все же удастся произвести его на свет, то старшая няня непременно воспользуется своим шелковым шнурком и задушит его при родах.

Пока Айша говорила, я заметил, что Накшидиль одновременно испытывает и боль и негодование.

— Моя дорогая Айша, — начала она, пытаясь держать себя в руках, — как мило, что вы заботитесь о моем будущем. Я думаю, что вам, к счастью, все же не следует тревожиться о нем. — Произнеся это, она обулась и вышла.

— Знаешь, Тюльпан, — сказала позднее Накшидиль, — для меня самое главное, чтобы от близости с султаном во мне произросло его семя. Воистину, меня удивляет, что менструации еще не прекратились. Селиму захочется, чтобы я выносила его дитя. Я в этом столь же уверена, как и в том, что день сменяет ночь. Я не сомневаюсь, он пожелает, чтобы я произвела на свет малыша, который будет отличаться не только красивой внешностью, но и талантами и добротой.

— С какой стати ему этого не хотеть? — спросил я, хотя и не знал ответа на свой вопрос.

— Айша хочет усомниться в моей преданности маленькому Махмуду?

— Вряд ли.

— Ты думаешь, она мне завидует?

— Может быть. Но ведь это смешно, — ответил я. — Она была первой женой покойного султана Абдул-Хамида, да будет славен его прах. Эта женщина старше вас на десять лет. Сейчас ей почти тридцать, и она уже никак не может рассчитывать на то, что Селим проявит к ней интерес. Миновало то время, когда она делила с падишахом любовные утехи.

— Тогда зачем она мне наговорила все это?

— Вы не хуже меня знаете, что в гареме о любой мелочи становится сразу известно. Верно, найдется несколько женщин, которым претит мысль о близости с султаном, и они сделают все, чтобы избежать такой участи: они начнут подкупать евнухов или расплачиваться своими благосклонностями, когда подойдет их очередь по списку. Но большинство ведут себя как вы и сделают все, чтобы их вызвали к султану.

— Мне это понятно, — ответила Накшидиль, — и мне даже неприятно думать, что другие могут оказаться в постели султана. Но как женщина, подобная Айше, может быть столь завистливой?

— Вспомните, как раньше женщины уродовали, душили или доводили своих соперниц до гибели. Знаете, тут была одна, она так приревновала к султану его новую любовницу, что приготовила особое блюдо. Когда правитель сел обедать, она подала ему голову той самой наложницы. Голова была испечена и фарширована рисом.

— Ты хочешь запугать меня?

— Разумеется, нет. Но я всерьез думаю, что вам следует остерегаться этой женщины.

* * *

Накшидиль окружила Селима такой заботой, что он продолжал делиться с ней своими мыслями.

— Другая наложница может удовлетворить мою плоть, — говорил он, проводя пальцами по ее шее, — но только ты питаешь мой разум и душу. Всякий раз, поднимая яшмак, я нахожу под ней что-то новое и интригующее. Я дорожу мгновениями, которые мы проводим вместе.

Когда шум бегущей воды заглушил его слова, он поведал ей свои опасения.

— Продажность и долги подвели империю к опасной черте, — с болью в голосе сказал он. — Необходимо провести серьезные реформы. Я готов довольствоваться черствым хлебом, ибо государство разваливается. — Говоря это, Селим стоял рядом с фонтаном, ибо знал, что дворцовые шпионы подслушивают его, притаившись за стенами.

Прошел год с тех пор, как он в 1789 году занял трон и, не теряя времени, пошел на риск, какой не позволял себе ни один его предшественник. Отбросив в сторону внешние атрибуты власти, Селим созвал своих ближайших советников и попросил каждого из них составить список предложений по усовершенствованию государственного устройства. Несколько недель спустя он получил их: ему предлагали варианты от изменения системы налогообложения до замены продажных янычар новой армией. Хотя султан отказался от радикальной идеи ликвидировать армию элитных солдат, он все-таки воплотил в жизнь некоторые из предложений.

Однако множество новых законов породило растерянность среди людей, первоначальный энтузиазм вскоре перерос в тревогу. Много месяцев спустя он никак не мог выбраться из моря неприятностей. Война с Россией оказалась неудачной, и, как он опасался, Екатерина послала любимого генерала на помощь своим союзникам австрийцам. В ответ Селим вызвал своего лучшего военачальника, адмирала Хасана, который в прошлом хорошо служил прежнему султану.

Надеясь, что удастся повторить успех и остановить совместное наступление против Боснии, Сербии и Молдавии, Селим сделал Хасана главнокомандующим армией и великим везиром, но даже Хасан не смог устоять против грозных русских, и вскоре его войска дрогнули. Поражение было столь ужасным, что народ потребовал казнить Хасана. Вопреки собственным желаниям, Селиму пришлось уступить общественному давлению, и он приказал палачу сделать нужные приготовления. Слезы заполнили глаза султана, когда он рассказывал, что испытал, уступая требованиям народа.

— Править в одиночку невозможно, — говорил он Накшидиль. — На меня давит груз проблем, а все постоянно наблюдают за мной. Время от времени мне приходится уединяться для того, чтобы разобраться во всем.

Иногда во время таких моментов Селим приходил в ее уютные покои. Каждый раз, когда стук его ботинок возвещал о том, что он идет по коридорам, все тут же разбегались по своим комнатам, потому что никому, кроме Накшидиль, не дозволялось воочию наблюдать его прибытие.

Его посещения больше напоминали семейные встречи, нежели официальные визиты, султан относился с отеческой заботой к Махмуду точно так, как Абдул-Хамид поступал с ним. Он любил своих юных кузенов, единственных наследников Оттоманской империи, как любил бы собственного отпрыска, и посвящал им обоим свое время. Хотя Мустафа был медлителен и испытывал его терпение, в отличие от него Махмуд восхищал его своей сообразительностью.

Время от времени Накшидиль разрешала мне оставаться, когда принимала султана. Ее две комнаты были обставлены просто, но они принадлежали ей. При помощи нескольких ярдов ткани ей каким-то образом удалось придать жилищу французский колорит. В небольшой спальне стояли диваны, застеленные покрывалами с оборками и фестонами[51] из цветов пастельной окраски. Голые стены украшала вышивка, а буфеты для хранения вещей были выложены тканью. Вторая комната, обогреваемая камином, служила для приема гостей, трапезы и молитвы. Две из стен гостиной были выложены покрытым голубой глазурью кафелем с белыми узорами, на расставленных вдоль стен диванах лежали атласные подушки того же голубого цвета, вышитые Накшидиль серебряными нитками. Почти весь пол был застелен турецкими коврами, на окнах весели занавески с кисточками и фестонами. То здесь, то там лежали гобелены и ткани, которые она вышивала.