Пленница гарема - Джанет Уолч

— Oh chéri, мое сердце тоскует по нему, — говорила она мне. Монотонность долгих часов стала для нее тяжелым грузом. Чтобы забыть отчаяние, она иногда просила меня составить ей компанию. Мы играли в домино и карты, и однажды, держа в руках пару дам, Накшидиль сказала, что те напоминают ей о времени, когда ей с кузиной говорили, будто обе станут членами королевской семьи.

— Кто эта кузина? — спросил я. — И кто это предсказал?

— Мою кузину звали Розой, она, как и я, жила на Мартинике, — ответила Накшидиль. — Она была много старше меня, и мы вместе ходили к знаменитой гадалке в Форт-де-Франс. Когда мы сели за ее столик, эта женщина разложила чайные листья, посмотрела на Розу и сказала дрожавшим грудным голосом: «Ты займешь положение выше королевы, но не умрешь королевой».

— А что она предсказала вам?

— О, я была очень маленькой, в то время мне было не больше пяти лет. Гадалка произнесла что-то неопределенное о том, что меня тоже осенит королевская благодать. Но предсказание будущего Розы нас волновало больше, и, придя домой, мы рассказали об этом своим матерям.

— Что они ответили?

— Те стали ругать нас за то, что мы ходили к ясновидящей.

— И что сталось с Розой? — поинтересовался я.

— Ее отправили во Францию, где она вышла замуж за парня по имени Богарне.

— Вы видели ее, когда были во Франции?

— Нет, ни разу, — ответила Накшидиль. — Однажды я написала ей в Париж, и она ответила как раз накануне моего отъезда. Больше мы не переписывались.

— Значит, она не стала королевой, — сказал я и рассмеялся.

— Нет, похоже, не стала, — улыбнулась Накшидиль, и я обрадовался, видя, что печаль хотя бы на короткое время покинула ее.

* * *

Я предложил Накшидиль сходить к девушкам в музыкальный класс, пока те учились игре на скрипке и арфе. Однако когда Накшидиль вернулась, она сказала, что урок привел ее в замешательство и у нее закружилась голова. Ей показалось, что Пересту заигрывала с учителем.

— С Садулла-агой? — спросил я. — Такого не может быть. Но если это правда, тогда жизнь обоих в опасности. Простите меня, моя нежная дама, но мне кажется, что вам не терпится разглядеть романтику даже там, где ее нет.

— Я видела, как она глазела на него, — не отступала Накшидиль. — И как он смотрел на нее. Поверь мне, Тюльпан, я не так глупа.

На следующий день она попросила меня пойти вместе с ней. Я наблюдал, как Пересту бережно берет скрипку, улыбается, отчего у нее появляются ямочки на щеках, и, хлопая длинными ресницами, умоляет учителя помочь ей. Садулла-ага весь горел желанием показать ей, как держать смычок. Я подумал, что хороший учитель, возможно, так проявляет свой энтузиазм. Но разве она не взглянула на него еще раз, когда он отвернулся, или мне просто показалось?

— Почему вы ничего не скажете? — спросил я Накшидиль, которая была явно расстроена.

Когда она отозвала давнюю приятельницу в сторону, та лишь пожала плечами и покачала головой.

— Ты изведала любовь султана, — ответила Пересту. — Почему бы тебе не позволить мне испытать удовольствие от невинного заигрывания?

Бедная Накшидиль. Она не могла отказать подруге в небольшой радости, но флирт между Пересту и учителем музыки привел ее в еще большее уныние. От Селима все еще не было вестей. К тому же Накшидиль не могла понять, почему она впала в подобную немилость.

Накшидиль умоляла меня разузнать у главного чернокожего евнуха, не сделала ли она чего-либо такого, что могло расстроить султана. Но когда я спросил об этом Билал-агу, тот покачал головой и ответил, что все дело в политических заботах падишаха.

— Россия постоянно угрожает Оттоманской империи и висит над ней, словно грозовое облако, — говорил он. — Расходы на войну так велики, что султану пришлось выделять на это деньги из личной казны.

Совсем недавно женщин из гарема просили пожертвовать казне часть своих драгоценных вещей. Каждая рассталась с каким-нибудь особым предметом: Накшидиль отдала зеркало, украшенное камнями; другие — корзиночки и чаши, отделанные золотом, позолоченные чашки и тарелки, подсвечники, инкрустированные жемчугом, серебряные кофейные подносы, чернильницы, курильницы, сосуды для воды, большие ложки, украшенные бриллиантами трубки. Все это должно было пойти на приобретение оружия.

— Дело не только в угрозе со стороны русских, — говорил главный чернокожий евнух. — Вчера, когда шло заседание дивана[58], прибыл Шуазель, посол Франции, с новостями о том, что во Франции вспыхнула настоящая революция.

— Как это может сказаться на нас? — спросил я его.

— Франция стремится к конституционной монархии, и это беспокоит султана: когда эта новость распространится на востоке, правящий класс может выступить против него. Несколько дней назад падишах совершил тайную прогулку по городу: в последний раз он переодевался в торговца и встречался с Шуазелем в кофейне; на этот раз он облачился в форму моряка, останавливался у нескольких лавок на Большом базаре и прислушивался к сплетням. Богачи не очень довольны тем, что он изъял у них часть земли и увеличил налоги. Но хуже всего, что на их сторону могут встать крестьяне и поднять бунт.

Чтобы предупредить всякие выступления со стороны своих подданных, Селим обдумывал, как реформировать правительство и вернуть себе всю полноту власти. Он ввел ряд новых законов, регулирующих расходы населения в интересах государства, установил строгие правила ношения одежды для сословий, запретил импорт из-за границы таких тканей, как альпага[59], что наносило вред турецким производителям. Султан узаконил изменения в экономике на благо широких слоев населения.

И самое главное — он решил обновить войско янычар, раньше представлявшее гордость империи. Эти элитные отряды создавались в период становления империи из христианских мальчиков, которых привозили из завоеванных земель во дворец, где из них готовили солдат и обучали исламским традициям. Они лишь смутно помнили свое прошлое, в будущем им запрещалось жениться, и единственное, что от них требовалось, — это преданность султану. Они стали верными сторонниками падишаха.

Но за многие годы традиции вытеснила продажность: теперь эти мальчики стали мусульманами, которые зачастую покупали свои посты. Им разрешалось вступать в брак и заводить детей. У них не осталось былого рвения, и они заботились больше о своих семьях и хозяйствах, нежели о войне ради интересов падишаха. К тому же они часто продавали свои наследственные права другим, выпрашивали взятки в обмен на покровительство, а иногда угрожали населению, устраивая пожары.

Способность янычар защищать империю имела первостепенную важность, но как солдаты они стали бесполезными. Столь же решающее значение имела их преданность султану. Они являлись становым хребтом трона; без их поддержки и защиты падишах был беспомощен. Каждый правитель империи знал, что трон превратится в прах, если янычары выступят против него. Неспроста пословица гласит: «Султан дрожит, когда янычары хмурятся».