Мултанское жертвоприношение - Сергей Лавров

— Ты что! — вскочил на ноги Петька. — Ты что — сдурел?! Он же нас вокруг пальца обведет — и в болоте утопит! Не говори ни в коем случае! Иначе живыми мы из дебрей этих не выберемся!

— Скажи, брат Пимен, скажи, пожалуйста! — убедительно попросил сыщик. — Мне вот так это нужно! Иначе я не знаю, что нам далее здесь расследовать!

— Не говори! — кричал Шевырев.

— Скажи, прошу! — уговаривал Кричевский.

«Вэщащь» перестал жевать и двигать ушами, уставился на них умными хитрыми глазками.

— Хорошо! — решился, наконец, монах, мигая единственным зрячим глазом своим. — Я скажу, но постараюсь как-то помягче… Чтобы угроза не так уж выпирала!

— Да-да, помягче! — подхватил журналист.

Но чтобы чувствовалось! — настоятельно требовал сыщик.

— Да откуда ты мог разузнать за такой короткий срок про пропавшую скотину! — возмутился Петька. — Тебе самому впору бубенчик на шею вешать, чтобы не терялся более!

— Ниоткуда, конечно, — согласился Кричевский. — Я его на арапа хочу взять, так же, как он нас берет.

— Тихо! — остановил спорщиков монах, и, оборотясь к жрецу, заговорил на вотяцком ласково, но с хитринкою.

Вотяк отвечал нечто в близкой тональности, и слуги двух богов повели долгую дипломатическую беседу под величественными соснами, в огромном природном храме, распростершемся на сотни верст вокруг.

Константин Афанасьевич и Петр Васильевич только переглядывались, да смотрели в рты говорящим, точно пытаясь разглядеть в артикуляции губ смысл произносимых речей.

Дважды беседа приобретала черты угрожающие, но усилиями обоих прирожденных дипломатов быстро возвращалась в область взаимных уступок и торговли. Наконец монах и «вэщащь» заулыбались и раскланялись.

— Ух! — перевел дух брат Пимен, обернувшись, наконец, к нетерпеливо ожидающим результатов друзьям. — Пришлось пойти на нарушение долга своего миссионерского. Пообещал отцу Федору, ежели позволите такие аналогии, в этот приезд не проповедовать учение христово его пастве в Люге. Он же, в свой черед, просит передать тебе, что он кладами не занимается, потому что в этих местах их нет. Надобно нам проследовать подалее, в вотяцкое село Ныша, и там в округе мы, по его мнению, найдем, что ищем.

— А что именно мы найдем — он не сказывал? — спросил Кричевский. — И более ничего не сказывал?

— Отчего же! — лукаво усмехнулся монах. — Он просил передать тебе, что желание, тобою загаданное, непременно сбудется. Только для этого по возвращении в Петербург должен будешь ты отыскать старый дуб у Большой Воды и принести под ним жертвы кумышкою и птицей. Вот так!

Они воротились на хутор близ Люги далеко за полдень, и уже не имели сил двинуться сегодня же снова в путешествие. Колено у Кричевского распухло, Петька Шевырев тоже лежал пластом на широкой кровати Марьи Супрыкиной. Один брат Пимен, закаленный в своих монашеских странствованиях по землям вотяцким, имел вид бодрый и смиренный.

Не предполагая более посещать Люгу, и не желая, чтобы время расследования пропадало зря, Константин Афанасьевич попросил монаха пройтись деревней, выяснить, есть ли среди вотяков охотники, да разузнать, не ходили ли они на медведя весною 1892 года, в начале мая. Не давала ему покоя медвежья тема в этом загадочном преступлении. Брат Пимен пропадал долго, вернулся навеселе, нагруженный провизией и дарами, щуря зрячий глаз, но увы — без каких-либо ценных сведений. Вотяки, по его словам, весьма радовались, что высокий гость нашелся, желали ему всяческих языческих благ, живота и прибавления семейства, дружно просили принять немудреные сельские подношения, но говорить об мултанском деле как один отказывались, ссылаясь на неосведомленность полную. Что же касается охотников, то в деревне их двое, и весьма известных. Один, Демьян Петров, уехал нынче как назло на мельницу, а другой, Антон Евстахов, лежит дома с побитой мордой, отмачивает синяки картофельной ботвой. Жена его, молодая зубастая вотячка, ничего про побои мужа сообщать не пожелала, обронила только недовольно, что через кума пострадал. На медведя Петров и Евстахов в ту пору ходили, уж когда точно — сельчане не упомнят, но зверя не добыли, не дался. А вообще медведи стали пуганые, уходят далеко в лес, в чащобы, и добывать их становится с каждым годом все сложнее.

Утром безжалостный пастырь божий растолкал обоих изнеженных горожан и почти что силой усадил в бричку. До Кузнерки доехали в полном молчании: пассажиры спали, обнявшись, кучер в скуфеечке тоже то и дело принимался клевать носом, благо отдохнувшие лошадки дорогу знали и бежали резво.

В Кузнерке, селе большом и зажиточном, пристава Тимофеева они не застали. Господин пристав, сменив лошадей, отъехал поутру, их не дождавшись, по весьма срочному делу.

— Да что это он — в прятки со мною играть вздумал, что ли?! — возмущался Кричевский, приводя в жертвенный трепет старенького волостного старшину. — Мне по всему уезду за ним гоняться прикажете?! Послать за ним урядников! Велеть передать, что статский советник Кричевский его к себе с отчетом требует немедленно! Завтра же! Пускай теперь он меня ищет!

Зато посчастливилось сыщику застать дома обоих Санниковых — отца Тимофея и сына Николая, которые принимали четыре года назад сначала Конона Матюнина, а в следующую ночь некоего безымянного путника. Пока сыщик допрашивал обоих, а брат Пимен вел душеспасительную беседу с работником Санниковых на злободневную тему, является ли питие грехом, ежели не упомянуто оно в семи заповедях, скучающий журналист пожелал размять ноги и отправился пройтись по селу до церкви и обратно. Уже работник согласился с доводами монаха о том, что водка все же губит душу, хотя и не в такой мере, как раскольничество, уже Кричевский, весьма озабоченный, вышел из дому, быстро листая блокнот свой с выписками по делу, а Шевырева все не было.

— Где-нибудь в трактире присел, байки мужицкие записывает, чтобы потом знатоком народа прослыть, — сказал Кричевский. — Давай бросим этого болтуна, да поедем в Нышу, а на обратном пути подберем! Будет ему хороший урок!

— Грех злословия на тебе, брат, — не согласился монах. — А Петька, между прочим, даже в мыслях не держал тебя в лесу оставить!

— Так то же в Лесу! — отперся Константин Афанасьевич, но все же ощутил укор совести. — Так и быть! Смиряю гордыню! Поехали на площадь за этим бродягой!

Монах разобрал вожжи, чмокнул лошадям. Бричка заколыхалась колдобинами сельской улицы.

— Как будет на вотяцком «улица»? — спросил Кричевский.

— «Ульча»! — ответил весело брат Пимен.

— А «окно»?

— «Укно»!

— Хватит дразниться! Это не по-христиански!

— Я слишком долго общался с язычниками, мне Господь простит! — засмеялся монах. — Это правда все. Просто до прихода новгородцев у вотяков не было навыков строительства. Они жили в шалашах и часто имели даже семьи неразделенные, общие. Оттого и слова, похожие на русские.