Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры - Дмитрий Шерих

И его же предновогодняя запись, 31 декабря 1848 года: «Холера опять усиливается. Недавно заболевших оставалось менее сорока, умерших бывало по двое, по трое в сутки и вновь заболевших не больше. Теперь больных сто, умерших вчера было уже двадцать два, вновь заболевших тридцать. В числе умерших несколько молодых людей из так называемого порядочного общества. Приписывают это чрезвычайным холодам, которые доходят до 27 градусов».

Холода холодами – а всего в эпидемию 1848 года в Петербурге заболело 32 326 человек, умерло – 16 509. По числу жертв это была самая крупная за всю историю Северной столицы холерная эпидемия. А из слов Никитенко читатель мог уже понять, что из 1848-го года холера плавно перетекла в 1849-й, а из него затем в 1850-й. Постепенно столица привыкала жить с холерой, из разряда катастроф болезнь эта переходила в число обычных примет петербургской действительности. И только новые смерти напоминали о том, что примета эта – поистине страшная. 25 февраля 1849 года, например, холера унесла жизнь Марии Петровны Валуевой, дочери поэта Петра Андреевича Вяземского и первой супруги будущего председателя Комитета министров России Петра Александровича Валуева (всего в тот день жертвами холеры стали три человека).

Мария Петровна Валуева

А 7 апреля 1849 года неизменный наш спутник в этой книге Александр Васильевич Никитенко снова записывал: «Холера опять усиливается. Заболевает человек по пятидесяти в день и умирает до тридцати. Почти весь март стояли холода, но дни были ясные. Вдруг наступила оттепель; улицы запружены грязью и кучками колотого льда. Люди дышат отвратительными испарениями, и смертность от заразы относительно усилилась».

За день до этой записи, кстати, холера унесла жизнь великого петербургского зодчего Карла Ивановича Росси, бывшего тогда в преклонных летах. Болезнь была стремительной: симптомы проявились 5 апреля, смерть наступила наутро. Всего в тот день 6 апреля в столице заболели холерой 56 человек и умерли 27; одним из этих двадцати семи оказался непревзойденный мастер классицизма. «Северная пчела» несколькими днями позже сообщала: «6-го числа с.м. скончался здесь, в С.-Петербурге, известный Архитектор, Коллежский Советник Карл Иванович Росси, построивший многие здания в здешней столице, между прочими: Михайловский и Елагинский дворцы, Главный Штаб, Александринский Театр с флигелями по Театральной улице, и перестроивший Императорскую Публичную Библиотеку».

И еще одна смерть, о которой надо упомянуть. 7 сентября 1849 года холера унесла жизнь Василия Степановича Межевича, известного столичного журналиста, много лет редактировавшего «Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции».

Карл Иванович Росси

…И продолжались попытки понять, что же такое холера и как надобно ее лечить. Анна Николаевна Дубельт писала мужу, Леонтию Васильевичу Дубельту, в январе 1849 года из тверского имения: «Если же, Боже сохрани, пристанет холера, в Петербурге ее совсем лечить не умеют. Я удостоверилась, что холера ничуть так не страшна, как ее прославили доктора. Диета, спокойствие, тепло и самые легкие лекарства уничтожают ее очень скоро, только бы все это употреблять в пору и в меру. От чего же у меня здесь никто не умер? А были больные очень опасные. От того, что я лечила их просто, соображаясь с природою; не мудрила и не умничала, а лечила, как рассудок велит. Приближается весна, и я уверена, что холера опять у вас появится, и я нисколько не боюсь ее, потому что уверена с нею справиться. Как мне жаль, что время и занятия мои мне не позволяют, я бы выпросила себе в Твери или Петербурге холерный гошпиталь на свои руки с тем, чтобы мне дали полную волю распоряжаться, и уверена, что у меня мало бы кто умер, потому что холеру лечить право нетрудно. Малейшая безделица помогает, лишь бы успокоить больного и чтобы он не был расслаблен лекарствами до меня».

Тем временем «Северная пчела» 7 апреля 1849 опубликовала сообщение о том, что в заседании Парижской Академии наук «читаны были наблюдения… над холерою». Заключения академиков, во многом синхронные выводам лейб-медика Михаила Антоновича Маркуса, газета поспешила довести до сведения читателей: «Когда б холера имело прилипчивое свойство, т. е. когда б каждый зараженный был средоточием заразы, т. е. разливал бы вокруг себя зародыши смерти, тогда бы эпидемия долженствовала распространяться постепенно от одного места к другому, следовать в своем течении по линиям более населенным», но ведь всем же известно, что «она следует скачками и зигзагами, возвращаясь иногда на прежние места». А потому «единственные средства к избежанию эпидемии: чистота воздуха и осторожность в пище и питье, или диета, и сбережение себя от простуды».

Какие там карантины, какой еще контагий?

И следом заключение от лица петербургских журналистов – написанное, видимо, самим Фаддеем Венедиктовичем Булгариным: «Признаемся, что нам приятно было найти суждение Парижской Академии Наук совершенно сходное с нашим на счет эфемерных животных, яко бы побудительной причине к холере. В прошлую зиму, когда об этом была речь в России, мы сказали, что если в теле больных точно находятся эфемерные животные, то они, без всякого сомнения, не причина, а последствия болезни. То же подтверждает теперь Парижская Академия Наук».

Собственно, и не прибавишь к этому ничего.

Небольшой перерыв, года в полтора с небольшим – и снова холерная эпидемия начала угрожать Петербургу; третья пандемия еще была в силе. Первые случаи заболеваний отмечены в столице осенью 1852 года; 11 октября Леонтий Васильевич Дубельт записал в дневнике: «В одной из здешних больниц открылись три случая, доказывающие признаки холеры. Высочайше повелено в гошпиталях иметь приготовленные отделения для принятия заболевших холерою».

Это повеление императора Николая I на следующий день, 12 октября, ретранслировал столичный обер-полицеймейстер Александр Павлович Галахов – своим приказом по городской полиции: «Государь Император, имея сведение, что в С.-Петербурге появились случаи холеры, Высочайше повелеть соизволил: немедленно распорядиться, чтобы во всех военных госпиталях (как и в гражданских больницах) были устроены, по прежним примерам, особые отделения для заболевающих холерою, и чтобы в означенные отделения принимались больные не только военного, но и гражданского ведомств, если по месту их жительства им ближе поступать в военные госпитали».

Читатель уже знает, что аналогичные распоряжения давались и в былые эпидемии, однако действовали не в полной мере, отчего приходилось напоминать снова и снова: больных доставлять в любое самое ближайшее лечебное заведение столицы. Вот и в 1852 году понадобился еще один приказ обер-полицеймейстера Галахова, на сей раз от 20 октября: «Ныне Государь Император, усматривая из донесения Директора Медицинского Департамента Военного Министерства, что заболевший, 17-го Октября, холерою мастеровой Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг, Федоров, был отправлен того числа в 1-й Военно-Сухопутный Госпиталь, между прочим Высочайше повелеть соизволил: дабы немедленно подтверждено было по городу на счет соблюдения Высочайшего повеления о доставлении холерных больных в госпитали, наиболее близкие к местам их жительства или служения».