Ты мой яд, я твоё проклятие - Анна Мичи

Из коридора доносилась тихая речь, мурлыкающие нотки женского голоса, слегка насмешливый, сухой голос дин Ланнверта, его характерный «кхакающий» смех. Говорили оба слегка протяжно и неразборчиво, как будто осушили не одну бутылку вина, прежде чем прийти сюда. Потом послышался стук соседней двери, и звуки затихли.

Я несколько раз глубоко вздохнула. Внутренний голос уговаривал идти спать. Но другой, невесть откуда взявшийся, искушающий голос иной Тинны, твердил, что нужно воспользоваться этим шансом.

Они в соседних покоях! У нас смежная ванная! Если они будут сидеть в гостиной, а не сразу отправятся в спальню (эта мысль вызывала во мне почти физическое отвращение), то я смогу услышать их разговор. Возможно, выясню что-нибудь об отце.

Эта вполне рациональная мысль удивительно совпала с совершенно не рациональным чувством, невесть когда завладевшим мной, цепко угнездившимся в душе, переворачивающим вверх дном все мои тщательно соблюдаемые доныне принципы. Чувством, которому я сама не могла и не хотела дать название.

Руководствуясь этой жгучей смесью, я крадучись пересекла тёмную ванную комнату и застыла у двери в гостиную дин Ланнверта.

Смех и голоса стали слышнее, но смысл разобрать я не могла. Приникла к тонкой деревянной преграде, так, чтобы дверная щель приходилась прямо под ухо.

— Вина? — послышался тихий, но отчётливый голос дин Ланнверта.

— Было бы неплохо, — мурлыкающий ответ Мелины.

Шаги, лёгкое, едва уловимое сотрясение досок пола под тяжестью мужчины.

— Ты отлично держалась сегодня.

— Да ну тебя. Сама знаю, что мне далеко до тебя и до всех, кто впитал манеры с молоком матери.

Молчание. Звук наливаемой жидкости. Шаги, скрип кресла. Видимо, дин Ланнверт обошёл столик и сел на своё место.

— Ну… за нас, — её голос. Какой-то неприятно вкрадчивый, влезающий в душу. Послышалось звяканье бокалов.

«За нас»! Какая пошлость!

Мне представилось, как Мелина смотрит поверх бокала на дин Ланнверта, смотрит снизу вверх, может быть, облизывает губы. А он невольно следит за движением этих губ, и, негодяй, не имеет ничего против!

— Сегодня ты сверху? — спросила она с острым вызовом, насмешкой и почти не скрываемой страстью.

Дин Ланнверт суховато рассмеялся:

— Как пожелаешь.

Его голос тоже стал ниже, повеяло животным желанием. Меня передёрнуло от отвращения.

Святая Миена, они сейчас точно отправятся в спальню! Сверху — это что вообще такое? Не знаю, но догадываюсь, что ничего хорошего!

Ну уж нет. Подобного разврата я не допущу. Не здесь! Хотят заниматься этими ужасными вещами — пусть идут подальше!

Стиснув зубы, я решительно нажала на ручку двери.

Глава 12

Моё появление явилось для них полнейшей неожиданностью. Дин Ланнверт, сидевший в кресле спиной ко мне, обернулся не сразу, зато Мелина заметила мгновенно, чуть не выронила бокал, некрасиво выпучила глаза и издала какой-то странный звук, то ли вскрик, то ли хрип.

Мельком отметив интимный полумрак, бутылку вина на столе и два бокала, я перешла в наступление. Да только волнение не позволило остаться спокойной, и вместо проникновенной речи я выдала:

— Вы слишком громкие… Я не могу спать… Как вы смеете вообще, верх неприличия…

В голове у меня всё перемешалось, сердце пыталось вырваться из груди. Я сама замечала, как дрожит мой голос, но ничего не могла с этим поделать.

Я хотела выгнать отсюда их обоих. Мне были противны и ненавистны они оба, и она, с такой неимоверной наглостью усевшаяся в кресле, и он, притащивший её сюда. Но от волнения я не находила нужных слов, никак не получалось казаться хладнокровной, хотелось закричать и затопать ногами.

— Что? — на лице Мелины появилась кривая усмешка. — Что она говорит? Что она тут вообще делает? Сейдж?

Только тут дин Ланнверт повернулся. Лениво взглянул на меня. Я ощущала его взгляд, но встретить его напрямую боялась. Боялась — или, вернее, не желала, потому что он всегда действовал на меня, как оружие, пронзал насквозь. И я боялась, что не выдержу, зальюсь краской и убегу.

Чтобы избавиться от этого чувства и добавить себе уверенности, я сжала кулаки и, усмиряя дрожь, повысила голос:

— Повторяю! Хотите заниматься вашими дрянными делишками, выберите для этого другое место! Мне неприятно это слышать! Это отвратительно, омерзительно, вам должно быть стыдно!

— Да она тронулась, не иначе! — Мелина фальшиво улыбалась, бросала взгляды на дин Ланнверта, словно просила поддержки, но тот неотступно смотрел на меня.

Никто и не пытался сдвинуться с места. Меня словно ледяной водой окатили. Это конец, я проиграла. Сейчас они просто выставят меня отсюда и посмеются. Стыд густой пунцовой волной залил лицо. Но я всё равно буравила взглядом Мелину, отступить было выше моих сил.

А в кольце на её пальце красный камень разгорался угрожающим пламенем. Готовится использовать на мне какие-то чары?

— Ладно, пожалуй, мы и правда засиделись.

Это прозвучало так неожиданно, что мы обе, одновременно, посмотрели на дин Ланнверта. А тот спокойно поднялся из кресла, подошёл к Мелине и подал ей руку:

— Ты ведь помнишь, где твои комнаты? Провожать не нужно?

— Как… это понимать? — оставаясь сидеть, она лишь пристально уставилась на дин Ланнверта. — Ты прогоняешь меня? Не её? Сейдж!

Я молчала. Мне нечего было сказать. Формально она была права, она была его невестой, наречённой — а кто такая я? Всего лишь девушка, которая «тут временно». Которая вдруг посреди ночи ворвалась в покои дин Ланнверта с криками и неясными требованиями. Ещё и одета в ночную рубашку, которая, хоть и до щиколоток, плотная, пышная и полностью прикрывает тело — тем не менее, всё равно остаётся ночной рубашкой.

Мне стало ещё стыднее, оказывается, у этого чувства была своя градация. Что должна была подумать Мелина? Своим приходом я как будто призналась в том, что я его любовница.

Но это же вовсе не так! А он — он то ли подыгрывает, то ли специально вводит Мелину в заблуждение.

Но я не могла ни заговорить, ни уйти. Я чувствовала себя как сторожевой пёс: я должна была прогнать чужую женщину со своей территории во что бы то ни стало.

— А-а! Так ты с ней спишь, с этой малюткой? — игнорируя протянутую руку дин Ланнверта, Мелина вскочила. Лицо её исказилось, в голосе не осталось ни следа тех мурлыкающих соблазняющих ноток.