Леди-горничная убирается - Илона Волынская

— Замолчи немедленно! — Марита дернула дочь за руку, так что та чуть не упала.

— Слушайся маму, Агата, а то я тебя за старшего де Орво замуж отдам. — по-крокодильи улыбнулась я. — Совершенно беспомощную, без защиты рода — за алтарного аристократа, в чьем роду поколение за поколением издеваются над женщинами.

— Я… я не позволю! — Марита снова схватила дочь за руку, на этот раз притянув к себе. — Ты не имеешь права…

— Имею. Если она член рода де Молино, должна подчиняться главе. — равнодушно обронила я. — А она имеет право уйти. У меня, например, даже этого не было, убегать пришлось.

— Я… Это все моя вина! — Марита переплела пальцы в замок и посмотрела на меня сухими, отчаянными глазами.

Если она решила сознаться, что подбила Тристана отдать меня де Орво, чтобы остаться единственной хозяйкой дома и поместья, то поздно — я это поняла еще пятнадцать лет назад. Как и то, что Тристан мог ее и не послушаться — но предпочел меня предать.

— Если бы я родила… твоя мать усыновила Тристана, этого должно было хватить, чтобы алтарь признал моего сына и де Молино, и Тормундом! — яростно выпалила она.

Ах, она просто сожалеет, что у нее не вышло!

Мне надоело.

— Но ведь Тристан был бесплоден, верно? — устало сказала я.

Марита подавилась воздухом:

— Как… Что за глупости? Как ты можешь, рядом с его телом! — она махнула в сторону гроба.

— Если бы ребенка не могла родить ты… — я прикрыла глаза, наблюдая за ними из-под ресниц. — …Тристан не стал бы тянуть со второй женой пятнадцать лет. Будь он способен сделать ребенка хоть кому-нибудь, решился бы на это много раньше, или обошелся случайной женщиной, а ребенка забрал себе.

Марита уже не контролировала себя — на лице ее одно выражение сменяло другое…

— Да быть того не может! — я распахнула глаза во всю ширь и даже села ровно, с изумлением уставившись на Мариту. — Вы что, и правда этого не понимали? Только ты? Или он тоже? Зато теперь понятно, почему на него алтарь так злился — бесплодный глава рода, который даже не осознает, что он бесплоден и должен уступить место другому… — я только и могла, что покачать головой. — Будь в нашем роду людей побольше, алтарь бы его просто убил, а так… Неудивительно, что фабрика в упадке, удивительно, что в этом доме еще печи зажигаются и двери открываются! — я смолкла, потому что меня вдруг осенила неожиданная мысль.

— Ты говоришь сущую… совершеннейшую чепуху! Тристан был нормальным, полноценным мужчиной, слышишь? Он мог иметь детей! Просто… просто у нас не получалось, и… Я ни минуты не желаю оставаться рядом с тобой! Так оскорбить собственного брата прямо рядом с его гробом! Немедленно идем отсюда, Агата!

Марита все еще причитала что-то, но я ее не слушала.

Вот ведь дура-то! Да не Марита, а я! Поняла, что меня спровадили в тюрьму, чтобы что-то спрятать… но почему я решила будто это «что-то» обязательно должно быть в доме? Оно ведь может быть на фабрике, куда новоявленная глава рода тоже может сунуть нос в любой момент! На фабрике, которая по бумагам продолжает давать доход, в то время как энергии алтаря для нее катастрофически не хватает!

Ждать пришлось допоздна, пока конюх возился в конюшне, обустраивая стойла. На Черный гости не пешком придут, вот конюх и метался, вычищая денники и пересыпая их свежей соломой. Упряжную пару и верхового мерина Тристана отправили в открытый загон позади конюшни. В своем денники остался только конь лорда Трентона — на жеребца имперского советника никто не осмелился покуситься. Загон не стерегли — ни один конокрад не проберется в самое сердце поместья. А уж где поднять незакрепленную лесину в ограде, я с детства знала. А в том, что в секретных рычажках, дырках в заборах, и прочих интимных мелочах жизни поместья, за время моего отсутствия ничего не изменилось, я уже успела убедиться.

Яблоко и ломоть хлеба с солью сделали меня и Тристанова мерина друзьями если не навек, то на одну поездку точно. Я вскарабкалась мерину на спину, и мы неспешной трусцой двинулись к фабрике. Торопиться я и не собиралась — с фабрики, если уж взяли труд меня в тюрьму запихать, наверняка вывезли все, что хотели. Не вином же с наших виноградников они наливались, пока я в камере с вампиром дралась!

Почти неслышно касаясь копытами пыли, не успевшей остыть после жаркого дня, мерин добрел до ограды. Я привязала коня, и тихо ступая, направилась к воротам, приоткрытым, точно как в прошлый мой приезд. Я была почти уверена, что сейчас на фабрике никого, даже сторожа, но в войну я выжила только потому, что никогда не рисковала, если без риска можно было обойтись. Были у нас такие герои, особенно из алтарной аристократии: под обстрелом не падали, дескать, не пристало нам, гордым имперцам, перед алеманской пулей на брюхо ложиться. А ниже уровня земли, видать, пристало — там теперь все гордецы и лежат. Нет уж, мы с родовой гордостью расстались давно, и даже не попрощавшись, так что я тихонечко, пригнувшись, в калиточку на полусогнутых, и бочком, из-за штабеля ящиков, в темноте кажущемся просто черной грудой, высунусь аккуратненько, одним глазком…

За грудой ящиков фабричный мастер Рикардо и немолодой дядька в рабочем комбинезоне, молча и страшно месили ногами лежащего на земле третьего. Тот скорчился, прикрывая голову руками.

Фабричная старуха, мамаша Торрес, металась вокруг толстой летучей мышью — юбка и платок на плечах развевались, выбившиеся из седого пучка волосы торчали во все стороны, фонарь в руке качался из стороны в сторону, расчерчивая двор полосками мрака и света, и злобно шипела:

— Вмажьте ему! Еще вмажьте, пьяни подзаборной!

Мастер размахнулся — мысок тяжелого, подкованного железом сапога с размаху врезался бывшему весельчаку в нос. Хрустнуло, кровь хлынула потоком, расплываясь по земле багровым пятном.

— Тебе, твари, что велели сделать? — мастер наклонился над лежащим, ухватил его за ежик коротких волос и потянул, поднимая ему голову.

Старуха мстительно направила луч фонаря в изуродованное лицо. Сквозь неверные блики света и пятна крови на физиономии опознать избитого было сложно… но можно. Его я тоже видела тем утром, правда, тогда он был гораздо веселее. И нос на месте…

Бывший «весельчак» сдавленно захрипел, изо рта у него потянулась тонкая струйка крови.

— Ты! Тебя зачем на фабрику отправили? Чтобы ящики вывезти! А не винищем наливаться, мразь! — мастер с размаху ткнул кулаком в скособоченный нос жертвы. «Весельчак» захрипел снова и что-то прошамкал разбитыми в кашу губами.

— Что? — выдохнул мастер. — Вкуссссное? — он сорвался на совершенно змеиное шипение. — Когда еще такое попробуешь? — лицо его в свете фонаря вдруг точно застыло. — Сейчас! — кривя губы в жуткой гримасе, выдохнул он. — Сейчас ты у меня попробуешь! Сейчас ты у меня так напробуешься господского вина, что оно у тебя горлом пойдет! — он протянул руку куда-то в темноту… и с размаху шарахнул об штабель бутылкой.