Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

С наступлением темноты я, как было приказано, выдвинулся со своей ротой вперед. Надо было создать еще один рубеж обороны перед участком прорыва. Мы вырыли себе окопы, и солдаты принесли сена и соломы, чтобы сделать их теплее и мягче. Солнце еще пригревало, но ночи становились все холоднее. Тем временем из ближнего тыла нам доставили шинели. Мы не могли снимать их днем, потому что их было некуда положить. Поэтому, при суточных перепадах температур до 20 градусов, мы должны были находиться в одной и той же одежде.

До основной полосы обороны было около трех километров. С передовой доносились звуки стрельбы артиллерийских орудий и взрывов снарядов, а временами огня стрелкового оружия. Вместе со своим связным, колено к колену, я сидел в нашем окопе на двоих. Мы мерзли и не могли уснуть. В 22.00 батальонный связной вызвал меня на командный пункт соседней части, где уже расположился наш штаб. Дрожа от холода и ругаясь, я последовал за ним.

Капитан Байер был назначен командиром батальона в 461-й полк нашей дивизии. Поэтому я был принят новым командиром, майором Брауэром. Он только что прибыл из Норвегии. Брауэр принимал участие в Первой мировой войне, не имел никакого понятия о Восточном фронте и казался встревоженным и смущенным. Фактически батальоном управлял адъютант, лейтенант Букш. Я получил приказ немедленно продвинуться вперед для участия в контратаке. Надо было срезать выступ в нашей обороне. Вбитый противником клин был размером 100 метров в глубину и 220 метров в ширину. В середине выступа находилось кладбище. Моя рота, при поддержке трех штурмовых орудий, должна была пойти в лобовую атаку. Слева и справа от меня, с основной линии обороны должны были подойти штурмовые группы 1-й и 2-й роты. С 10.35 до 10. 40 по участку прорыва должна была вести огонь артиллерия. После этого нам надо было продвигаться вперед.

Лейтенанту той части, на участке которой произошел прорыв, я вручил записку с сообщением о своем выходе на исходный рубеж. Он пошел с нами, чтобы ввести меня в курс дела. Рядами с интервалами в пять шагов рота пошла вперед. Я хотел атаковать двумя клиньями. Один должен был вести я, а другой — фельдфебель Гейслер. Это было необходимо, потому что в темноте я бы не смог увидеть полосу атаки целиком и поэтому положился на Гейслера. Время пришло, и позади нас послышался шум моторов штурмовых орудий. От участка прорыва нас отделяло 300 метров. Лейтенант из соседней части указал направление в сторону кладбища, пожал мне еще раз руку и удалился.

Я проинструктировал командиров отделений. Приглушенными голосами, словно противник был совсем близко, они передали приказы дальше. Потом началась артподготовка. Залп за залпом наша артиллерия била по тому месту, где должен был находиться противник. Появились штурмовые орудия. За пять минут артобстрела мы подошли на расстояние 100 метров от намеченной цели. Как только он прекратился, противник открыл огонь. Теперь мы оказались под градом артиллерийских снарядов и, самое главное, под минометным огнем. Одну за другой русские выпускали осветительные ракеты.

Местность, которая совсем недавно была под слабым лунным светом, была теперь залита свечением горящего магния. Солдаты сгрудились вокруг штурмовых орудий, полагая, что будут в безопасности от пуль и осколков. Но теперь укрытия надо было искать в воронках, продвигаясь вперед метр за метром. Казалось, что прошла целая вечность с того момента, когда остановились штурмовые орудия. Огонь со стороны противника продолжался, не ослабевая. Казалось, что он перепахивает землю. При свете ракет были видны кресты и могильные холмы. Среди них были похожие на призраки фигуры, которые стреляли в нас из автоматов. Они атаковали. Сквозь грохот взрывов прорывался громкий «лай» их стрельбы.

В этом аду надо было принимать решение. От кладбища нас отделяло примерно 50 метров. Наша атака продолжалась, и люди пока еще находились в движении. Я не знал, сколько их теперь было. Мне было приказано зачистить участок прорыва. От цели меня отделял только один, последний и решительный бросок. Надо ли, находясь так близко от цели, отдавать приказ отступить? Этот приказ мог обойтись в такое же количество жертв, как и атака. Я решил продолжать. Нужен был всего лишь один рывок вперед. Я вскочил и крикнул «Ура!». Продолжая кричать «Ура!» я мчался вперед, не зная, сколько моих товарищей последует моему призыву.

Жгучая боль в теле заставила меня свалиться в воронку. Я видел, как в 20 метрах передо мной вражеский солдат целился в меня из автомата. Если бы его выстрел меня не остановил, то я бы, конечно, продолжал бежать как сумасшедший. Потом этот русский бросил в меня гранату. Она взорвалась на краю воронки, в которой я корчился. Меня обсыпало землей. Надо было возвращаться назад, извиваясь и перекатываясь с боку на бок.

Потом, нагнувшись и прихрамывая, я побежал, залегая иногда в воронках. Просвистел осколок. Моя щека оказалась разорванной. Он чуть было не попал мне в правый глаз.

Наша атака была отбита, и противник больше не выпускал осветительных ракет. В бледном лунном свете я пытался разглядеть остатки своей роты. Кроме убитых, я увидел нескольких раненых, свернувшихся в воронках или ползущих назад. Некоторые из солдат собрались в укрытиях по два или по три человека. Раздался голос: «Господин лейтенант!» Я пощупал свой живот и решил, что ранение было легким. Меня снова окликнули: «Господин лейтенант, сюда!» Пока я прислушивался к голосу передвигался в его направлении, еще одна пуля сбила меня с ног. Я скатился в воронку. Стонущие голоса звали санитаров. Противник продолжал вести огонь. Времени проверить свою третью рану у меня не было. Я только почувствовал облегчение от того, что, скорее всего, она тоже не была слишком тяжелой.

Когда я прижимался к краю воронки, совсем близко разорвалась мина. В воронку свалился кричавший от боли человек. По его голосу я узнал в нем пожилого обер-ефрейтора, который окликал меня до этого. «Я потерял руку», — простонал он. Я увидел, как рука в перчатке болталась у него в рукаве. Продолжая стонать, он попросил расстегнуть ему ремень. Я стал ощупывать его тело, и когда добрался до пряжки, то меня охватил ужас. Я почувствовал теплую, нежную ткань его внутренностей. Моя рука попала ему прямо в живот, который был разорван на всю ширину тела. «Пойду и приведу санитара», — сказал я, зная, что ему уже ничего не поможет. Но я не мог просто уйти и оставить его умирать. В конце концов, он выполнял мой приказ.

Прошло несколько минут. Казалось, что с начала атаки прошла целая вечность, хотя было только начало первого ночи. Тяжело раненный обер-ефрейтор затих, а его дыхание стало прерывистым. Я увидел, как блестят его глаза, и почувствовал, как его здоровая рука тянется к моей. Потом послышался вздох умирающего человека. «А, господин лейтенант», — прошептал он, и его голова свалилась набок. Меня вновь потрясло чувство ужаса. Наконец, от воронки к воронке я двинулся дальше.

На перевязочном пункте я обнаружил половину своей роты. Из 70 человек не ранено было только 15. 20 были, скорее всего, убиты. Мне невероятно повезло. Первая пуля задела поверхность желудка в двух местах. Вторая прошла между двух ребер над селезенкой. Я мог ходить почти без посторонней помощи, нагнув верхнюю часть тела. Раненых отвезли на штурмовых орудиях. Меня подняли на броню вместе с фельдфебелем Глейсером, рука которого была изуродована взрывом осколочного снаряда. В полку нас перегрузили на санитарные машины и отвезли на станцию Горки. Там стоял наготове санитарный поезд. У меня нашлось время доложить командиру о провалившейся операции. Подполковник Дорн печально покачал головой по поводу этой плохо подготовленной и поспешной авантюры, в которой он не участвовал. Батальон был временно передан в распоряжение другой части.