У Дона Великого на берегу - Геомар Куликов

Превозмогши бешеное желание собственноручно снести голову настырному русу, правитель Орды был щедро вознагражден.

Без положенных приветствий и приличествующего почтения выкрикнул, задыхаясь, Гришка Хряк:

– Светлый хан! Не гляди на черное знамя. Нет там князя Дмитрия!

Редко кому случалось удивлять испытанного жизнью повелителя Орды, но тут он изумленно рявкнул:

– Врешь, собака!

– Истинный Бог! – перекрестился Гришка, совершая кощунство, пропущенное Мамаем, ибо для него истинным богом был Аллах. – Под знаменем великого князя – его любимец, боярин Михайло Андреевич Бренк. На нем великокняжеские доспехи, и конь великого князя под ним…

– Где же Дмитрий?

– Сказывают, хочет биться среди простых воинов!

– Вот оно что! Хорошо служишь! – похвалил хан. – Бери людей, ищи! Ты мне нравишься!

С полусотней отборных воинов скатился Гришка Хряк с Красного холма. Знатная охота предстояла: на самого великого князя московского Дмитрия!

Стремительно возносилась звезда бывшего рязанского мясника Григория Хряка! Высоко!

А Мамай удовлетворенно думал: доколе есть рознь и вражда промеж русских – быть им под его властью, под властью его сыновей, внуков и правнуков…

Шестой час после восхода солнца. Поднялось оно над Куликовым полем по-осеннему холодное, однако приветливое и ласковое на высоком родном небе.

Жить бы да жить под таким небом! Горя не ведать, а лишь повседневные заботы… Ино тяжелые, да и сладкие: корову подоить, сена накосить, курей покормить, лошадке протянуть лакомое. Если в городе – справить какое городское дело. Мало ли их!

Так нет.

Нет мира-покоя Русской земле.

Ордынцы. В который бессчетный раз!

Вон куда протянули лапу! И далее бы. Да опередил великий князь Дмитрий Иванович московский со своей ратью.

Небо ясное, словно умытое давешним туманом. А на земле две черные тучи, два войска друг против друга. Из небесной тучи – дождь, водица. Здесь же быть другому дождю – кровавому.

Десять – тринадцать верст вдоль и, верно, столько же поперек – каждое войско. С одного края на другой – конем скакать!

Изготовились русские полки. Давайте, гости дорогие! Незваные-нежеланные, чтобы вам со счастьем проститься на веки веков!

Вопят ордынцы. Свистят на разные лады. Улюлюкают. Ломаным русским языком выкрикивают площадную брань.

– Эва, поганые, расходились! – ворчал Найдён. Ноги широко расставлены, щит – вперед, меч зажат в правой руке.

Плюнул аж Тюня.

– Ишь как сквернословят!

А тут новое диво.

Из ордынского ряда выскакал воин, росту и мощи огромных. Должно, на то был назначен загодя. Конь под ним – под стать. Что Тюня – Найдён с Михой пораскрывали рты. У воина в руках копье – дерево срубленное. И тем копьем поигрывает, словно легкой палочкой. Рот ощерен, свирепо по-своему кричит.

– Эва, идолище-то! – изумился Тюня. – А орет что?

– Это, Тюня, – сказал Найдён, – он тебя зовет-приглашает на бой.

Обиделся хлипкий, малорослый Тюня:

– Все ли, как ты, родились на свет бугаями? Каким быть, от Бога человеку дано. Грех насмехаться! Чем зубы скалить, вызвался бы сам!

– И вызвался, будь конным… – сказал Найдён. – Да и пешим заткну глотку-то!

Шагнул вперед.

– Брось! Погоди, – остановил Миха. – Найдешь себе по плечу. Эва, их сколько! А на этого сыщется свой охотник.

И точно. Едва проговорил Миха, из ряда русских выехал воин. Страшного обличья, как ордынец, не имел. Но росту высокого и крепости доброй. И конь у него не так громаден, однако тоже крепок. И копье без устрашения. Обыкновенное боевое копье. Но на удивление – нет на нем ратных доспехов. В монашеском подряснике*, а сверху схима* – черное монашеское одеяние с вышитыми алыми крестами. Случись тут Бориска, тотчас бы узнал знакомца своего, инока Александра Пересвета, в том воине.

– Бей окаянного! – ободряли из русского войска.

Покружились оба, горяча коней. И, выставив копья, ринулись друг другу навстречу. Грохнули щиты. Переломились, ровно хворостины, копья. Покатился, ударился оземь ордынец. Стынущие глаза уставил в небо, изо рта – кровь. Пересветов конь принес хозяина в свои ряды. Тоже мертвого.

Качнулась русская рать передними рядами. Сторожевой полк рванулся вперед. Навстречу – черной лавиной Мамаевы воины.

И пошло!..

Первым после Пересвета пал Тюня. Против обыкновения меньше было у ордынцев лучников. А на Тюню хватило. Едва десяток шагов пробежал, тяжелая стрела впилась под левую грудь, остановила. Споткнулся раз-другой Тюня, хватая руками воздух, и уткнулся лицом в землю.

– Эх!.. – вздохнул горько на ходу Найдён. – Агнца* кроткого загубили!

Жестокая началась битва. Копьями кололись. Рубились саблями, мечами, топорами. У иных в руках и вовсе простые али обитые железом ослопы*-дубинки, шестопёры*, кистени – по достатку.

Напирали в железных шлемах и панцирях* с саблями и копьями генуэзские пехотинцы – воины опытные, обученные многим боевым хитростям: и как нападать, и как обороняться в случае надобности. Дрались расчетливо, с умом.

Лучших конников выставил вперед Мамай, надеясь первым же натиском сбить русские ряды, вызвать смятение, которое прямой путь к поражению.

Изрядно преуспел Мамай в своем замысле. Изрублен, поколот был сторожевой полк. Сермяжная рать снопами легла под копыта Мамаевой конницы.

Найдён с Михой дрались рядом. Миха, в ярость вошедши, свирепо колол копьем ордынских воинов.

Приловчился даже. Летит на него конник, он стоит, выставив щит, будто о том только и мечтает, как бы укрыться от сабли. В последний миг – скок в сторону и заместо щита вперед – копье, ордынцу в самую грудь. Кабы один или два – поди, десяток их нашли смерть от Михиной руки. Однако приметили ордынцы сметливого русского копейщика. Вдвоем извели. Один прямо скакал на Миху лошадью. Второй налетел сбоку. Занятый первым, прозевал Миха второго, который и пробил Миху копьем насквозь. Прощайте, дом родной, жена и детишки! Каково вам одним придется? Эх, худо, поди!..

Найдён орудовал мечом и щитом посноровистее Михи. Глядел во все глаза, кто и откуда норовит напасть. Под саблю – щит, а от копья – увертом. Затруднителен пешему с мечом конник. Потому колол и рубил более пехотинцев. И его вскорости приметили. А вот одолели не сразу, не вдруг. Для Найдёна закованный в панцирь генуэзский воин – крепкий орешек. Однако и Найдёна взять голыми руками мудрено: оберегают бояриновы доспехи. Когда четверо навалились разом, понял Найдён: приходит смертный час. Щит отбросил, перекрестился и ну рубить мечом направо и налево. Падают, да, однако же, и поднимаются – в железе ведь! – враги.