Песни созвездия Гончих Псов - Иван Охлобыстин

– Давайте уже выпьем, – серьезно попросила его женщина. – Ненавижу философию. Оправдываться – удел проигравших.

– Ваше? – заинтригованно поинтересовался физик.

– Святоотеческое, – ответила Наташа и первой опустошила рюмку.

То, что случилось потом, не подлежит художественной передаче, поскольку превосходит все искусственные образы, а документальные способы описания преследуются сразу по нескольким статьям Уголовного кодекса Российской Федерации.

Был 17-й каприс Паганини, был хаос, порождающий вселенные, было пламя, пожирающее галактики, были отзвуки схлопывающихся «черных дыр», был хруст разрывающихся «белых карликов». Все это множилось многомерным пространством, рассекающим пятиметровую спальню на сотни голографических копий, сверкающих в отражении каждого полированного предмета. И во всех из них отражались Петр Николаевич и Наташа, смешанные до уровня общего физического явления.

Случайно заглянувший в спальню через форточку воробей был немедленно унесен пролетавшим мимо вороном, а тот в свою очередь сгорел, наткнувшись в темноте на обнаженный электрический провод, тянущийся от антенны на крыше старосты, отчего у того выбило по всему дому пробки и оставило его, измученного болезненными потугами, в туалете без света.

– Полина! – неистово завопил он. – У меня глаза лопнули!

Ближе к полуночи изморенные страстью Петр Николаевич и Наташа вышли, прикрываясь одеялами, во двор подышать воздухом. Петр Николаевич взял ее за руку и подвел к странной металлической конструкции в центре двора.

– Это БНАМ – бетанакопитель антиматерии, миллиарды километров нанопровода, выращенного в кристалле, – сообщил он.

– Работает? – спросила Наташа.

– Нет. Нечем заряжать, – развел руками физик.

– А если бы было чем? – уточнила у него женщина.

– Мы бы услышали, какие песни поют на планетах в созведии Гончих Псов и много чего еще, – сказал он.

– Хочу услышать, заряжай, – хмельно заблажила она и сбросила одеяло на землю, оставшись абсолютно нагой.

* * *

Когда он проснулся, Наташа еще спала. Осторожно покинув кровать, Петр Николаевич схватил свои вещи и выбежал из дома. Часть пути он прошел быстрым шагом, часть пробежал. Остановился только у ограды Петровского кладбища. Ворота кладбища скреплял полупудовый замок, что, однако, не остановило физика. Он перелез через ограду и пошел узкой тропинкой, петлявшей между могил. Наконец добрался до нужного места – пустого, хоть и обгороженного решеткой участка земли. Ни креста, ни плиты, ни надписи. Петр Николаевич сел на просевший, едва заметный холмик и, переведя наконец дух, огляделся по сторонам.

– Все так же, дружище, все так же, – вслух произнес он. – Все забыли тебя, никогда здесь не было цветов. А мне, сама знаешь, – цветы не по карману. А ты была дура. Факт. Ты была дура. И я никогда не любил тебя. За это, кстати, и не любил. Большей частью. Что же я говорю?! Не слушай меня. Я не в себе. Белая горячка сейчас – мое естественное состояние. Если бы ты знала, с кем я только не общался. Черти, вампиры, оборотни, Джо Дассен был. Нудный дядька, к слову. Чего он тебе нравился? Может, руку из-под земли высунешь и за собой в корни утянешь? Фига. Ну ничего… Рано или поздно… Хотя… Чего я пришел-то. «Прощай» пришел сказать. Прощай, отличница. Ты все сделала на «пять». Как обычно. Так понимаю: и меня отпустила. Всегда хотела спасти и даже оттуда спасаешь. Да так сделала, что не откажешься. Еще одну пятерку тебе.

Неподалеку раздался кашель. Петр Николаевич быстро поднялся с земли, незаметно вытер выступившие слезы и обернулся на звук. На тропинке, петляющей сквозь кусты цветущей розалии, стоял ухоженный мужчина средних лет в светло-сером костюме.

– Лукьянов Лев, – вежливо представился он и протянул руку.

– Петр, – смущенно пожал ему руку физик.

– Так, понимаю… – Лукьянов кивнул на могилу: – Дорогой вам человек?

– Нет. Жена, – быстро ответил Петр Николаевич, но понял, что сморозил глупость, и поправился: – Разумеется – дорогой! Очень!

– А памятника нет! – заметил господин.

– Нет, – развел руками физик.

– У меня к вам есть предложение, – интригующе заявил Лукьянов и тут же оговорился: – Все за мой счет. Дело профессиональной чести!

– Не понимаю, – признался Петр Николаевич.

– Объясню! – пообещал Лев. – Видите ли, я занимаюсь похоронным бизнесом, но это для меня не только бизнес, скорее, наоборот. У меня еще есть строительная компания и партия. Кстати – никогда не подумывали о политической карьере?

– Упаси Боже! – решительно отказался физик.

– Ну и правильно! – продолжил свое повествование Лукьянов. – Помните памятник Владимиру Семеновичу Высоцкому на Ваганьковском кладбище?

– Конечно! Каждый год в день его рождения цветы туда вожу, – признался Петр Николаевич.

– Не знаю, как вам, но мне не очень нравится этот памятник. Какие-то лошади, а он к ним простынями прикручен. Вместе с гитарой. Был другой проект. Его Марина Влади предлагала – каменная плита, в которую врезался крупный метеорит. Высоцкий ведь – звезда?! Так что это была бы очень красивая архитектурная метафора! Но выбрали первый проект. А мне очень хочется реализовать такую красоту. Я в краеведческом музее выкупил метеорит, размером с микроволновку. Красноватый такой, с белыми вкраплениями. Заплатил как за японский внедорожник, но того стоит. Мрамор свой, любых оттенков.

– Простите, но я чем могу помочь? – не понял Петр Николаевич.

– Как чем? – удивился его простоте Лев. – У вас же памятника нет!

– Памятника нет, – согласился с ним физик и объяснил: – Его и не должно быть.

– Как не должно? – на этот раз растерялся уже Лукьянов.

– Вот так – не должно. Такой креатив, – начал раздражаться на навязчивого собеседника Петр Николаевич.

– Хорошо, хорошо! Я все понял! Не смею больше отвлекать! – извинился Лев и степенно растворился в благоухающих розалиях.

* * *

Йонас Хенрикасович сразу почувствовал, что в Наташе что-то изменилось. Понял по внешнему виду, по явственному запаху перегара. По мгновенно запотевшим окнам церковной лавки.

– Знаешь?! – обратился он к ней. – Бери отпуск. Не позорься. Я пока за тебя у прилавка постою. Кто его знает? Может, правда любовь? Иди, короче. Одно посоветую: не жди жалости. Не жди, Наташка! Любовь с жалостью не живет.

Наташа не стала спорить. Молча взяла свою сумку и вышла прочь.

– Спроси маму: чем лучше свинину мариновать? – крикнул ей вслед Йонас Хенрикасович.

* * *

Мама Наташи относилась к той породе людей, которые занимали крупное общественное положение, даже если пили кофе. Каждый амбициозный управленец мечтал иметь подобный вид харизмы, но природу обмануть нельзя, и обычно дело ограничивалось подражанием. А ее носители чаще всего предпочитали не иметь друг с другом дел. Но когда в обществе наступал очередной катаклизм, они откладывали в сторону – кто отбойный молоток, кто золотой «Паркер» – и возглавляли человеческую стихию.