Муза - Джесси Бёртон

* * *

Когда Тереза вернулась домой, Исаак в спальне упаковывал рисовальные принадлежности. В кухне стояла закрытая простыней картина, не предназначавшаяся для посторонних глаз до завершения работы. Сара уже ушла, а Олив сидела за столом. Она выглядела уставшей, и Тереза краем глаза заметила, что ее руки находятся в постоянном движении. В голове у Терезы никак не соединялись этот непоседливый отрепыш и неспешный, уверенный в себе художник на чердаке. Интересно, нарисовала ли она что-то новенькое и удостоится ли Тереза это лицезреть?

– Ваш отец спрашивал о вас, – обратилась к ней Тереза. – Я сказала, что вы с матерью пошли в церковь Святой Руфины.

– Где это?

– На деревенской площади.

– Мама про это ничего не знает. – Олив поднялась. – Я должна опередить отца.

– Он уехал.

У Олив вытянулось лицо.

– Ну да. – Она снова села.

– Вам нравится позировать? – спросила Тереза.

– По-моему, из меня плохая модель. Кто получает удовольствие, так это моя мать.

– Вашего отца картина наверняка порадует.

– Возможно. Если она чего-то стоит. Исаак мне ее не показывает.

– Ваш отец… он хочет устроить вечеринку.

Олив простонала.

– Он так сказал?

– Вы не против, сеньорита?

– Ты не видела вечеринок моих родителей. Уж лучше пойти в церковь.

Она была не в духе. Может, они с матерью поцапались во время сеанса позирования, подумала Тереза. Одно ей было ясно: если Сара создана, чтобы себя демонстрировать, то Олив скорее наблюдательница.

Тереза подошла к рабочему столику, взяла нож и начала шинковать лук.

– Вы слышали про святую Руфину? – спросила она в надежде отвлечь юную хозяйку от мрачных мыслей.

Олив бросила взгляд в темный коридор – где-то там Исаак расхаживал по комнате.

– Нет.

– Это история двух сестер-христианок. Они жили в Севилье в… la época romana… как сказать по-английски?

– В эпоху Древнего Рима.

– Да. Они делали горшки и миски. Римляне заказали им горшки для своего языческого праздника. А они ответили: «Мы не будем. Мы делаем горшки только для своих». И разбили маску богини Венеры.

– О господи!

– Их схватили. Юсту посадили в колодец, а Руфину заставили сражаться со львом.

Тереза не без удовольствия про себя отметила, что Олив замерла и внимательно ее слушает под аккомпанемент танца черных теней на стене и шкворчащего лука на сковородке.

– Огромный лев, – продолжала Тереза. – Голодный. En el anfiteatro[45]. Зрители ждут. А лев не рвется в бой. Сидит себе. Ее не трогает.

– А дальше? – тихо спросила Олив.

– Ей отрезали голову.

– Нет!

– И бросили сестре в колодец.

Олив поежилась.

– Какой кошмар.

Тереза пожала плечами.

– Мне нравится лев. – Она перехватила взгляд Исаака, стоящего в проеме. – Он знал цену перемирия. Не сдвинулся с места.

– Может, ему не нравились на вкус костлявые девушки, – подал голос Исаак. Олив обернулась. Он сложил руки на груди, сверля взглядом сестру. – Тере, опять ты со своими байками?

– Она хорошая рассказчица, – вступилась за нее Олив. – Вообразите, вы сидите в темном колодце, а ваша сестра один на один со львом. А потом к вам в руки падает ее голова… А что произошло с Юстой?

– Она умерла от шока, – сказала Тереза.

– Я бы тоже умерла.

– Это еще неизвестно, сеньорита, – вмешался Исаак. – Вдруг нервы у вас оказались бы покрепче?

– О, нет. Я бы точно хлопнулась в обморок. – Олив задумалась. – Может, я еще посещу эту церковь, как знать.

– Сеньорита?

– Почему нет? По крайней мере, тогда хотя бы одна наша ложь окажется правдой.

7

На первое наше свидание мы с Лори отправились в кино. Наш выбор пал на картину «Живешь только дважды». В этом фильме оказалось столько обнаженной плоти и садизма, что мне стало неловко – ведь пойти на этот фильм предложила я. Никакой романтики, только торс Шона Коннери, похоже взятый напрокат у обезьяны. Если вдуматься, я бы, вероятно, предпочла посмотреть фильм с Катрин Денев, но, с другой стороны, мне было в радость сидеть с Лори, улавливать его чудесный запах, густое тепло его тела, принадлежавшего человеку, который, в свою очередь, выбрал меня.

В течение следующих двух недель мы с Лори виделись почти каждый день. Это была восхитительная болезнь. Мы посещали коллекцию Уоллеса и Национальную галерею, чтобы попробовать найти еще какие-то картины с инициалами И. Р. (безуспешно). Мы ходили в театр – у меня до сих пор сохранился корешок от билета. Это была «Игра» Сэмюэла Беккета – ничего подобного мне в жизни не встречалось. Помню свое восторженное потрясение, когда занавес поднялся и я увидела трех актеров – одного мужчину и двух женщин, игравших его любовницу и жену, – сидящих по самую шею в серых погребальных урнах, обездвиженных, бормочущих что-то нечленораздельно. Спустя какое-то время они начали, перебивая друг друга, рассказывать зрителям свои истории, совершенно не замечая присутствия собеседников.

Мы ходили в рестораны и бары Сохо: «Полуночники», «Фламинго», – где выяснилось, что вместе мы очень хорошо танцуем. Правда, мне не нравилось кричать, чтобы он меня услышал, а после одиннадцати становилось уж очень накурено. Мы видели там гангстеров и их подружек: гладкие волосы, золотые кольца, поблескивание зла. Но главное, что звучала живая музыка, и это было чудесно: ска, калипсо, джаз, блюз.

Я не знаю, каким образом, но сделка между мной и Лори была заключена, и кто что предложил, кто чего хотел – странный танец намеков и обычаев, исполняемый, когда что-то происходит впервые, – все это теперь отошло на второй план. Мы зависели друг от друга, даже толком друг друга не зная, так, как это случается только у молодых людей, когда им еще не разбивали сердца, когда их еще не ранили и не бросали, когда они делят все между собой, ошибочно полагая, что другой человек является ответом на их запутанное уравнение. Он был одинок, я чувствовала себя потерянной – а может, все было наоборот? Мы еще не спали вместе; до этого пока не дошло. Наши отношения были по-своему весьма невинными.

После той нашей встречи под дождем на Пикадилли-серкус я практически не видела Квик. Только Памела и я – ну и еще пара исследователей, по обыкновению работавших с архивами в цокольном этаже, – честно приходили в институт каждый день. Квик, похоже, отсутствовала чаще, чем это можно считать допустимым, иногда приходя только на пару часов. Наш кабинет прилегал к исследовательской части здания, а не к галерее, расположенной за углом фасада на Джермин-стрит, а посему у нас всегда было тихо. Мне не хватало внимания Квик.