Бешеная стая - Михаил Нестеров

Ночь. Еще одна. Я бездействовал. Сидел в темноте, пялясь на подсвеченную уличным фонарем штору, – но уже в своей квартире на Поликарпова, где не было духа генеральского сына. Домой меня привез боксер. Дорогой мы не разговаривали. Олег смотрел на дорогу, а я переключал радиостанции – когда начиналась реклама или когда ведущие теряли контроль и их откровенно несло. Я как будто испытывал терпение боксера, но оно оказалось неисчерпаемым. После угнетенной атмосферы в доме Приказчиковых (как-никак оттуда вынесли двух покойников) у себя дома я отдыхал. Из сейфа, валявшегося на боку в кладовке, я достал служебный пистолет «Иж-71». Я редко брал его с собой. Последний раз, не надеясь, правда, на его помощь, два года тому назад. Но ствол придал мне уверенности.

Незаметно для себя я уснул на узкой, неудобной кушетке, подобрав под себя ноги и положив под голову руку. Эта кушетка была без спинки и «только для сиденья» – именно так значилось на ценнике, прикрепленном к этой странной с виду мебели. Цена меня устроила, и я купил ее. На ней хорошо думалось, даже мысли в голову лезли спартанские: хотелось взбунтоваться, раскроить кому-нибудь череп, проткнуть насквозь коротким мечом.

Разбудил меня телефон, дындынкнув принятым сообщением. Я глянул на экран: наконец-то! Это дал знать о себе Проныра, сбросив мне ссылку на оперативную ленту, и я открыл ее в браузере. «В ОВД Восточное Измайлово поступила информация о возможном месте захоронения Ольги Губайдуллиной, пропавшей 17 июня 2009 года. На место выехала оперативно-следственная группа». Меня вполне устроил и такой вариант, хотя я ожидал менее официальный и ажиотажный. А так клонированная на других лентах новость вскоре обрастет подробностями, в том числе и местом «раскопок», и там образуется пробка, так что я не стал терять времени. Оставив пистолет при себе и машинально проверив, на месте ли разрешение на ношение огнестрельного оружия, я положил бумажник в карман джинсов и вышел из дома.

Было начало девятого, когда я подъехал к Старой дамбе, затерявшейся на огромной территории лесопарка. Сам лесопарк относился к так называемому защитному поясу города, свое название получил по речке Горенке, протекающей на его территории. Если идти дальше на восток, то можно увидеть следы огромного вывала леса – последствия девятибалльного урагана в Балашихе в 2000 году. На дорогу я затратил уйму времени, но не боялся опоздать: следственное действие – длительный процесс. Но начался он незамедлительно, потому что существовал риск «утраты доказательств» в связи с возможной утечкой информации. Операм предстояло найти место возможного преступления, им наверняка понадобятся средства для поисковых работ: шанцевый инструмент в частности. Им предстояло подобрать понятых, организовать охрану и так далее.

Пара высоченных полицейских-срочников на первом рубеже охраны преградила мне дорогу. Я сунул одному из них в лицо пластиковую карту на скидку в аптеке «36,6» и дополнил словами: «Прокуратура». Меня тут же пропустили. По пути я за руку поздоровался с каким-то штатским, бросив ему, что я, как всегда, опоздал, вплотную подошел к месту раскопок, мысленно и точно определил точку, где два года тому назад стояла машина с двумя убийцами; мой взгляд остановился на ровном травянистом участке, до которого было не больше семи шагов: там настиг Ольгу Губайдуллину первый удар камнем по голове.

«Ей надо было бежать в темную сторону, но она выбрала светлую. В свете габаритных огней машины она на ватных ногах пробежала шесть или семь метров. Я свистнул ей вдогонку. Розовый поднял с земли камень с острыми краями и, не целясь, бросил в нее. Она упала. Розовый подбежал к ней и добил несколькими ударами того же камня по голове».

Я услышал чей-то голос, сказавший что-то о бетонных кольцах. «Бетонные кольца», – пронеслось у меня в голове. При чем тут они? А-а, вот оно что. Вот что взяли на вооружение убийцы. Им не пришлось копать яму, заходить в воду и привязывать к ногам жертвы камень… Родион Приказчиков в своем видеоблоге пропустил этот момент, как будто начал готовить сюрприз в день убийства Ольги Губайдуллиной, и как будто заглянул в этот день, направив меня к месту преступления… вместо себя. Жуткая, жуткая сволочь!..

Я подошел ближе, к самой плите, которой и был закрыт колодец, и увидел край верхнего кольца, услышал голос чернявого оперативника, стоявшего по другую сторону этого железобетонного могильника: «Б…». Других слов у него не нашлось. Он стоял ближе, чем я, и видел больше. Но и я увидел достаточно, чтобы повторять и повторять его… Мое не старое еще, но уже поизношенное сердце забилось гулко и часто, отдавалось в ушах, и мне пришлось несколько раз сглотнуть. Я увидел следы пальцев, оставленных на гладком бетоне шахты. Бетонные кольца лежали в земле под небольшим углом, и погребенная заживо женщина добиралась почти до края и всякий раз сползала вниз. Это бетонное сооружение сохранило человеческие крики, переросшие в вой попавшего в капкан волка. Она сошла с ума или умерла от разрыва сердца до того, как рядом остановилась пожарная машина, иначе она могла быть услышанной. А может быть, сердце ее перестало биться на вторые или третьи сутки заточения, а не докричалась она потому, что сорвала голос, и проклинала себя все эти долгие часы. Подмога рядом, она различает отдельные голоса, но ее хрипа никто не слышит. «Я здесь, здесь, здесь!» Ее взгляд проникает за толщу шахты. «Я здесь, сволочи, ублюдки!» Люди наверху ничуть не лучше тех, которые бросили ее в яму. Она карабкается по наклонной трубе, сбивая в кровь пальцы, локти, колени, но снова оказывается на дне. «Я здесь… здесь…» Она уже с побелевшими волосами и сумасшедшим взглядом. Она хохочет, подняв голову.

Она не сошла с ума, как не умерла от разрыва сердца. Я увидел скелет, сидевший на дне ямы; он обнимал колени, как будто согревал себя. Ей-богу, мне казалось, он сейчас поднимет голову и выбросит белый флаг: «Наконец-то!»

Наконец.

Из меня шипящей змеей вылезла сентиментальность: «Теперь ты свободна…»

До генеральского дома было рукой подать, но ехал я медленно, как будто следовал за катафалком… Я нашел хозяина во дворе дома – он прохаживался по липовой аллее, заложив руки за спину, и не собирался останавливаться, даже увидев меня. Мне пришлось подстраиваться под его поступь; шел я рядом, только одной ногой попадая на узкую дорожку, занятую генералом.

– Вы обнаружили дневник до или после смерти Родиона?

– После, конечно, когда разбирал его вещи, – ответил Приказчиков, не поворачивая головы.

– В этом была необходимость?

– В день похорон моего брата я купил новую софу. Когда умерла мать – перемыл в доме всю посуду…

Я не стал слушать. Мне было наплевать, как развлекался генерал во время похорон своей жены. Его поступки имели аналоги и носили какой-то медицинский термин, что-то вроде посттравматического синдрома, и он просто-напросто снимал стресс, намывая посуду и устраивая шопинги. Я встречал людей, которые совершали еще большие глупости.

– …в его комнате привлекла внимание видеокамера JVC. Мне казалось, я давно отправил ее в подвал, где хранились в коробках кинопроектор, фотоаппарат «Смена», электробритва, прочие устаревшие модели. Что он мог снимать этим видеомонстром, кофр которого был размером с чемодан?.. Рядом лежали кабели, и я подключил камеру к телевизору, используя ее как видеомагнитофон. В ее деке находилась последняя кассета, последняя глава видеодневника. Позже я обнаружил остальные. Они лежали стопкой в шкафу и даже не были заперты. Он прятал письмо в почтовом ящике – я научил его этому: если хочешь что-то спрятать, оставь на виду. Кассеты были пронумерованы, от первой до седьмой. Я до сих пор живу ими, питаюсь ненавистью к этому ублюдку, оставившему такую память о себе. Надеюсь, в аду ему так же жарко, как в пылающем гараже.