Клятва золотого дракона - Ирина Лазаренко

На один безумный миг Пеплоед подумал, что стоило бы повернуть назад, но тут же мысленно отвесил себе пинка. Какой еще назад, когда им нужно пройти дальше, к Предгорьям Медленной Лавы! Некогда исследовать другие пути, некогда разбираться с тем, что могло засесть на тех путях, нужно двигаться! Подумаешь, паучьё и какой-нибудь чокнутый, который с ними снюхался!

Смотря, конечно, сколько именно там паучья…

Кьярум крепко схватил Гилли за запястье.

– Сейчас нужно будет войти в пещеру, – тихо и твердо сказал он. – Мы медленно осмотримся в ней и медленно пойдем дальше, но не начинай метаться, они этого не любят. Ты услышал меня?

– Я услышал тебя, Пеплоед, – совершенно спокойно ответил Гилли, распрямил плечи, словно невзначай тряхнул руками, освобождаясь от хватки Кьярума. – Я выйду в пещеру, осмотрюсь и пойду дальше. Мне потребуется меч?

– Да, если на тебя нападет живун.

– Кто?

– Паучиный живун. Ну, гном, который там живет с пауками…

– Гном, который там что?!

– … или самый большой паук.

– Самый большой? – сквозь зубы повторил Гилли и снова шумно сглотнул.

– Не знаю точно, насколько он велик, но всяко больше этих, – Кьярум кивнул на тени под потолком. – Он придет, если гном напугается до усрачки и примется его звать, потому мы пойдем медленно и тихо.

– Я услышал тебя, Пеплоед, – повторил Гилли ровным голосом.

Лицо его стало очень бледным, но спокойным, почти умиротворенным, и нельзя сказать, чтобы это понравилось Кьяруму: он знал, что ничего нет гаже буйства гнома, который всеми силами стремился сохранять непрошибаемую невозмутимость, потому как рано или поздно ему это перестанет удаваться, и тогда наружу вырвется сразу всё.

Медленным шагом, держась друг за другом, они вышли в небольшую пещеру, освещенную коврами голубых грибов на стенах, и только тут Гилли понял, что Кьярум закрыл колпаком свою лаволампу.

Вонь стала гуще: гнилые тряпки, грязное тело, еще какой-то смрад – то ли разложения, то ли испражнений. А почти прямо перед гномами, под стеной пещеры, шевелилась и хныкала тень – если долго всматриваться в нее, то можно было различить очертания вполне взрослого, но страшно исхудалого и скрюченного гнома. Судя по звуку, он что-то раскапывал, стоны и взвизгивания перемежались бормотанием и шуршанием, тон менялся от обнадеженного к расстроенному и возмущенному, а потом обратно.

Гилли думал, они с Кьярумом постараются незаметными пройти по пещере, но, к его удивлению, Пеплоед, тихонько бубня что-то себе под нос, пошел прямо к гному (о, пропасть, неужели это создание – действительно гном?!). Прислушавшись к Кьяруму, Обжора узнал детскую считалочку и понял, что копающееся под стеной смердящее существо – не единственный помешанный в этой пещере, а что теперь делать ему – этого Гилли пока не решил, потому просто шел за Пеплоедом и ждал, что будет дальше.

Безумец тоже услышал считалочку Кьярума, сгорбился еще сильнее, теперь его нельзя было бы рассмотреть в тенях у пола, если не знать, что он там. Однако он не попытался убежать или напасть, только умолк и, как стало понятно по шороху, изменил положение тела. Теперь на незваных гостей из темноты смотрели два блестящих глаза, и Гилли мог бы поклясться, что даже блеск их бесповоротно безумен.

– У меня есть лепешки, – приговаривал меж тем Пеплоед, – а у тебя есть лепешки? Пауки приносят лепешки?

Обжоре казалось, он видит дурной сон. Как еще объяснить всё то, что он видит перед собой и как еще объяснить поведение Кьярума, который только что разговаривал и вёл себя совершенно обычно, а теперь бормочет какую-то чушь? Да никак нельзя такое объяснить. И это значит – что-то произошло с самим Гилли, потому он и видит не то, что происходит на самом деле. Если бы всё было как должно, то они бы просто прокрались тихонько за спиной безумца и пошли дальше. При чем тут лепешки, зачем нужно разговаривать с этим подобием гнома и неужели Кьярум ждёт, что тот ответит?

Но тот ответил. Плаксивым тоном, невыносимо растягивая часть слов и проглатывая другую часть в шмыганье носом и горловом бульканье, безумец ответил:

– Па-а-ауки любт Шне-е-ейтик. Крмят Шне-е-е-ейтик.

Значит, у него когда-то было имя, отстраненно понял Гилли, и ноги его отчего-то сделались слабыми в коленях. Значит, когда-то это существо звалось Шнейтиком. Наверное, у него была семья в Гимбле. Были друзья и знакомые, какое-нибудь дело, которым он мог бы заниматься и прожить честную и спокойную жизнь в городе, среди таких же гномов, каким был сам в те давние времена. А если вдруг ему мечталось увидеть больше, чем можно видеть в Гимбле – спрашивается, разве он не мог сделаться торговцем своей гильдии и путешествовать по надземному миру? А если вдруг его гильдии были не нужны новые торговцы – разве кто-нибудь мешал ему просто выходить наверх, любоваться привратным рынком, диковинными товарами, диковинными существами: людьми, эльфами, лошадьми, собаками, птицами?

Но почему-то Шнейтик отправился в подземье и в результате оказался здесь, совсем один, бесповоротно оторванный от Гимбла, от верхнего мира, привратного рынка, своей гильдии, торговли, людей, эльфов и птиц, теперь он догнивает в пещере среди пауков, омерзительно смердящий, наверняка покрытый паразитами и всякими болячками…

Гилли отступил еще на шаг.

Быть может, Шнейтик – один из тех, кто уходил за рекрутерами грядовых воителей в поисках приключений.

А может быть, в прошлой жизни он был одним из немногих векописцев или механистов, которые исследовали ближние подземья, ища подтверждений своим придумкам и странным теориям, или в поисках редких деталей машин и призрачных преданий.

Или же, чего только не бывает – вдруг в один прекрасный день этот Шнейтик просто пил пиво в харчевне и, как всегда, мечтал о великих деяниях и славных свершениях, а потом вдруг решился и ушел из Гимбла, чтобы найти эти деяния и свершения? Сам ушел или вслед за кем-то, кто пообещал ему всё то, чего он давно жаждал. Если Шнейтик решил отправиться в подземья, то, наверное, в те времена он ловко обращался с молотом, топором или диковинным для гномов мечом и думал, будто этого умения, отваги и сердечного порыва окажется достаточно, чтобы вершить славные дела. А теперь он сидит, безумный и смрадный, в пещере, полной пауков, и что-то бормочет, пуская слюни.

– Я могу поделиться с тобой лепешкой, – голосом ласкового кретина проговорил Кьярум. Шнейтик замер, громко хлюпая носом. – А ты поделишься со мной блестяшками. Пауки приносят тебе блестяшки?

– Пауки любят Шнейтик, – ответил тот почти нормальным голосом, только очень плаксивым. – Пауки хорошие, носят блестяшки.

– Ты дашь мне блестяшки? Я дам тебе лепешку.

– Блестяшки нет, блестяшки упали, бум, бум, камень бил, бил блестяшки! Бил!

Шнейтика затрясло.

– Эй, эй! – обеспокоенно воскликнул Кьярум и сделал шаг назад.

– Нельзя бить, нельзя обижать! – негодующе скулил безумец. – Пауки любят Шнейтик, кормят Шнейтик, носят блестяшки, хорошие, хорошие, нельзя обижать, бить нельзя блестяшки бить!