Золотой вепрь - Владислав Русанов

На лице Цветочка тоже читалось отвращение к рутинному труду. Конечно, бродить без дела по лесу неизмеримо легче и приятнее.

А Одберг поторапливал:

– Что-то вы, ребята, совсем как неживые! Веселее! Может, песенку кто споет?

– Может, тебе, дядька, еще станцевать? – недружелюбно бросила девушка.

– А что? Можешь? Давай! Только после. Как последнюю лопату в печь сунем.

– Щас! – фыркнула Цветочек с такой брезгливой гримасой, что пекарь покачал головой.

– Посовестилась бы, Торка! Это ж хлеб! Его с радостью в душе печь надо.

– Какая разница? – приподнял бровь Антоло. – Булка – она булка и есть. Как ее ни пеки.

– Э, нет, парень! – Одберг с силой шлепнул куском теста о столешницу. Взметнувшееся облачко муки защекотало нос. – С тяжелым сердцем к работе приступишь – сгорит вся закладка. Или не пропечется.

– Ну да! – недоверчиво бросил студент. – Вы еще эфирные воздействия сюда приплетите… – Он не договорил, бросил косой взгляд на Кира и задумался.

Не обращая внимания на его слова Одберг продолжал вещать:

– Хлеб радость приносить должен. И удовольствие. Тогда и человек, что его есть будет, станет радоваться…

– Ну, если так… – ожесточенно разминая кусок тугого теста, проворчала девушка. – Если так, то нам в него еще наплевать надо. Очень нужно – ландграфу Медренскому радость приносить и удовольствие. Затем я сюда пробиралась. Ага…

– Как ты можешь! – Пекарь покачал головой. Вскочил из-за стола.

Кир думал, что он обиделся и теперь уйдет, но толстяк всего-навсего вытащил из стоящего в углу ларя три мешочка. Принес их, осторожно положил на стол. Развязал. По комнате поплыл сладковатый аромат корицы. Бывший гвардеец эту пряность терпеть не мог с детства – закормила старуха-нянька, имевшая к корице, что называется, безумную страсть. Она добавляла ее в пироги и в печенье, посыпала булочки и баранки. Кирсьен наелся корицы на всю оставшуюся жизнь. Даже запах ее вызывал приступ тошноты.

– Что скривился, как на кислое пиво? – подмигнула Цветочек.

– А! – отмахнулся бывший гвардеец. Нет, в самом деле, не растолковывать же при всех?

– Так, лепим булочки! – скомандовал Одберг. – С маком, с корицей, с винной ягодой. А ты, Торка, будешь булки сверху яйцом мазать!

Девушка закатила глаза. Похоже, она хотела этими же яйцами запустить дядьке в голову.

– Лепим, лепим! – не заметил ее настроения пекарь. – Выпекать начнем с рассветом! Так что стараемся…

И они постарались. Прилежание заменило мастерство. Пускай булки выходили кривоватыми, но с первыми лучами солнца, ворвавшимися сквозь окошко, Одберг уложил на широкую лопату первые две дюжины и отправил в печь.

А потом понеслось!

Ревел огонь, лопата шаркала по поду. Аромат свежей выпечки наполнил пекарню, несмотря на распахнутое настежь окно. Кир ощутил, как рот наполняется слюной, а живот урчит, как рассерженный кот. О таких лакомствах он уже и думать забыл с тех пор, как покинул Аксамалу.

Одберг, довольно улыбаясь, выдал помощникам по горячей булке – пышной, хрустящей, тающей во рту.

– Заслужили!

Какой же изысканной и бесконечно вкусной может показаться обыкновенная булочка! Достаточно для этого бо2льшую часть ночи провести на ногах, а потом проснуться затемно и поработать от души.

Скрипнула дверь, ведущая в глубину дома. Зашлепали по полу босые пятки.

– Вы куда?! – сердито заворчал Одберг.

Пять пар нагловато-хитрых глаз стрельнули по гостям, а Цветочек уже со смехом раздавала булки.

«Это же сколько у него детей? – удивленно подумал Кир. – Здесь пятеро. Одна в услужении у ландграфа. И все дочки! Спаси и сохрани Триединый!»

– Нечего, нечего… А ну, бегом наверх! – прикрикнул на дочерей пекарь. Они вновь стрельнули глазами и убежали. Так ведет себя косяк рыбы. Вот плывут плавник к плавнику, словно им ведома какая-то важная цель, к которой они стремятся. И вдруг – тень на поверхности воды. Тут же весь косяк разворачивается в противоположную сторону. Без команды и не сговариваясь, как одно целое.

Антоло покачал головой:

– У меня две сестры. Младшие. Одной уже шестнадцать исполнилось – невеста, поди. А вторая – совсем малолетка. Десять будет весной.

– Вот я им покажу! – мрачно пообещал Одберг. – Теперь хоть на улицу не выпускай балаболок – растрезвонят по всем соседям, что у меня два красавчика в гостях.

– Так уж и красавчика! – фыркнула Цветочек.

– Это кому как, – резонно возразил медренец. – Ты там насмотрелась, поди, имперских офицеров? А для моих любой парень не с нашей улицы – принц на белом коне. Одних разговоров на месяц самое меньшее.

Студент смущенно потер затылок. Кир вначале едва не возмутился, что он-то не какой-то там парень «не с нашей улицы», а тоже офицер, лейтенант гвардии, между прочим, но потом понял, что ему все равно не поверят, еще поднимут на смех, чего доброго, и промолчал.

– Ну что? – Одберг посмотрел на них неожиданно серьезно. – Булки в корзину и пошли?

– Присядем на дорожку, а, дядька? – так же без тени улыбки проговорила Цветочек.

– Можно и присесть. – Пекарь сгреб сдобу в большую корзину, поставил ее около Антоло – давай, мол, волоки, – а сам сел на лавку.

– Не знаю, что вы задумали, детвора, – сказал он, глядя в пол. – И знать даже не хочу – целее буду. Но я желаю вам удачи…

«Мы не детвора!» – хотел возмутиться Кир, но передумал. Уселся на краешек табурета. В пекарне воцарилась тишина, казавшаяся неестественной из-за царившей совсем недавно веселой суеты.

Поначалу корзина, сплетенная из ивовых прутьев, доверху заполненная еще теплыми булками, казалась Антоло легкой. Подумаешь, тяжесть! Кто полный пехотный доспех таскал со щитом ростовым, тому хлеб – пушинка.

Утро над Медреном стояло пасмурное – первое по-настоящему осеннее. С востока наползали низкие тучи, похожие на кучу грязного тряпья. От Ивицы тянуло сыростью. При одной только мысли о купании, как вчера вечером, по спине бежали мурашки.

Пекарь шагал впереди, раскланиваясь с немногочисленными прохожими. Сам он шел налегке. Еще бы! Лишь последний дурень будет надрываться, когда есть дармовая рабочая сила. Это Антоло за сегодняшнее утро уже уяснил. Цветочек не отставала от студента и не забегала вперед. Все время была рядом и тихонько растолковывала, как, по ее мнению, следует вести себя в особняке ландграфа, чтобы не навлечь подозрений. Пройдя две улицы под назойливое журчание ее голоса, Антоло едва не взвыл. Нет, ну сколько можно! И так ведь все обсудили и взвесили. А если что-то пойдет не так, определяться придется по месту – заранее всех ходов для отступления не предусмотришь.

От глухого, закипавшего в душе раздражения или от бессонной ночи с ранней побудкой, но парень почувствовал, как корзина давит на плечо. Сперва чуть-чуть, потом сильнее и сильнее.