Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер

Низкий уровень военных потерь в некоторых малочисленных сообществах может оказаться обманчивым и по другой причине. Хоть такие группы и избегают войн, они совершают убийства, уровень которых можно сравнить с уровнем убийств в современных государствах. На рис. 2–4 я расположил эти данные на шкале, масштаб которой в 15 раз больше, чем на рис. 2–3. Давайте начнем с нижней серой полоски в группе догосударственных обществ. Семаи — племя охотников-земледельцев, которым посвящена книга «Семаи: мирные люди Малайи» (The Semai: A Nonviolent People of Malaya). Они всячески стараются избегать применения силы, но число убийств у семаев мало потому, что самих семаев немного. Антрополог Брюс Науф, сделав расчеты, обнаружил, что уровень убийств в племени равен 30 случаям на 100 000 человек в год, что ставит семаев в один ряд с самыми опасными американскими городами в самые лихие годы, и в три раза выше уровня по США в целом в самые бурные десятилетия[129]. Аналогичным образом «сдулась» мирная репутация народа!кунг, исследуемого в книге «Безобидные люди» (The Harmless People), и инуитов (эскимосов) Центральной Арктики, которым посвящена книга «Никогда в гневе» (Never in Anger)[130]. Процент убийств у этих безобидных, не жестоких и не гневливых людей гораздо выше, чем у американцев и европейцев, а когда правительство Ботсваны взяло под контроль территории проживания!кунг, смертность в результате убийств снизилась на треть, как и предсказывает теория Левиафана[131].

Спад уровня убийств под властью государства настолько очевиден, что антропологи редко чувствуют необходимость подтверждать его цифрами. Различные периоды мира и стабильности, paxes, о которых читаешь в исторических книгах, — Римский, Исламский, Монгольский, Испанский, Оттоманский, Китайский, Британский, Австралийский (в Новой Гвинее), Канадский (на северо-западе Тихоокеанского побережья), Преторианский (в Южной Африке) — характеризуются снижением количества набегов, конфликтов и войн на территориях, взятых под контроль эффективным правительством[132].

Хотя имперские завоевания и методы правления сами по себе бывают жестокими, они действительно снижают системное насилие среди завоеванных народов. Процесс усмирения настолько всеобъемлющ, что антропологи часто расценивают его как методологическую помеху для исследований. По умолчанию считается, что народы, приведенные под юрисдикцию правительства, не будут проливать кровь с прежней частотой, потому их просто исключают из исследований насилия в аборигенных обществах. Да и сами туземцы замечают этот эффект. Как сказал человек из племени аойяна, живущий в Новой Гвинее в условиях так называемого Австралийского мира, «жизнь стала лучше, когда пришло правительство», потому что «человек теперь может есть, не оглядываясь через плечо, и выйти утром облегчиться, не опасаясь, что его застрелят»[133].

Антропологи Карен Эриксен и Хизер Хортон дали количественную оценку закономерности, согласно которой наличие правительства может заставить общество отказаться от убийств, совершаемых из мести. Они сделали обзор 192 стандартных исследований и обнаружили, что в группах собирателей, не приведенных к миру колониальным или национальным правительством, люди мстят друг другу лично, а в племенных обществах прибегают к семейной кровной мести, особенно если им свойственна преувеличенная культура мужской чести[134]. В обществах, подчиненных контролю централизованного правительства, и тех, где есть материальная база и схемы наследования, повышающие заинтересованность людей в социальной стабильности, возмездие осуществляется по решению суда или трибунала.

Есть грустная ирония в том, что, когда во второй половине XX в. колонии развивающегося мира освободились от европейского правления, многие из них снова начали интенсивно воевать, причем последствия усугублялись наличием современного оружия, организованных военных формирований и групп молодежи, не желающей подчиняться старейшинам племен[135]. Как мы увидим в следующей главе, эти перемены направлены в сторону, противоположную общеисторическому спаду насилия, но и они иллюстрируют роль Левиафана как движущей силы этого спада.

Так что же, Гоббс все понял правильно? Отчасти да. Природе человека свойственны три основных причины для конфликта: нажива (хищнические нападения), безопасность (упреждающие нападения) и честь (нападение с целью отомстить). И цифры подтверждают, что в целом, «пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной», испытывая «вечный страх и постоянную опасность насильственной смерти».

Но из своего кресла в Англии XVII в. Гоббс не мог увидеть картину целиком. Люди в догосударственных обществах тесно взаимодействуют с родственниками и союзниками, так что жизнь их не одинока, да и «жестока, беспросветна и тупа» она не всегда. Даже если они воюют каждые несколько лет, им хватает времени для собирательства, пиров, песен, рассказывания историй, воспитания детей, заботы о больных и для прочих обязанностей и удовольствий жизни. В черновом варианте моей предыдущей книги я мимоходом охарактеризовал яномамо как «свирепый народ», ссылаясь на название известной книги антрополога Наполеона Шаньона. Коллега-антрополог, читавший рукопись, написал на полях: «И дети свирепы? И старые женщины? И едят они тоже свирепо?»

Их жизнь нельзя однозначно назвать «бедной». Конечно, в догосударственных обществах нет «удобных зданий и средств передвижения, там ничего не знают о том, как выглядит наша планета, об исчислении времени, о ремеслах и литературе», потому что все это сложно изобрести, если воины из соседней деревни постоянно будят вас ядовитыми стрелами, крадут ваших женщин и сжигают хижины. Но и первые люди, отказавшиеся от охоты и собирательства ради оседлой жизни и сельского хозяйства, выбрали сомнительную сделку. Проводить дни за плугом, питаясь крахмалистыми зерновыми, и жить бок о бок со скотом и тысячами других людей опасно для здоровья. Изучение Стекелем и его коллегами скелетов показывает, что по сравнению с охотниками-собирателями обитатели первых городов были анемичными, болезненными, с больными зубами и к тому же на шесть с лишним сантиметров ниже[136]. Некоторые исследователи Библии считают, что история о потерянном рае — это культурная память о переходе от собирательства к сельскому хозяйству: «В поте лица своего будешь есть хлеб свой»[137].