Клык - Джеймс Паттерсон

Разворачиваюсь, выскакиваю через разбитые двери, пружиню на перилах и взмываю в небо. Никогда еще не было оно таким широким и таким бездонным.

От горя, боли и потоков слез я совсем ослепла. Даже не вижу, куда лечу.

Горло раздирает дикий вопль: «Боооожееезааачтооомнееетааакоооееенесчааастьеее!» Ветер рвет крик у меня из груди, и наконец я захлебываюсь рыданиями.

На экстреме мне сделать три тысячи миль в час — плевое дело. Так что через полчаса я пересекаю границу соседнего штата. Вокруг чуждая мне Юта. Сбавляю скорость и опускаюсь на вершину одинокого дерева. Надо передохнуть. Надо остановить мою новую жизнь хоть на час, чтобы как следует оплакать жизнь прошлую. Дать волю слезам, поплакать о ней горько-горько, как плачут дети. Меня попеременно охватывают то ярость, то боль, то горечь изгнанника, то какое-то непонятное чувство, которое больше всего похоже на нестерпимую потребность в… мороженом.

И вдруг… По небу несется нестерпимо знакомая черная тень. И движется прямо на меня. Он что, последнее «прости» мне хочет сказать?

Боже! Боже! Сделай так, чтоб он не слышал моих воплей. Эмоции и без того зашкаливают. Не хватало еще больше нюни распустить.

— Эй! Поосторожнее нельзя? — хриплю я, когда он садится на соседнюю ветку, сильно качнув дерево. Быстро вытираю лицо рукавом. Я наверняка на черта похожа: нос, поди, распух, глаза красные.

— Ба! Какая встреча! — Его губы кривятся едва заметной неотразимой усмешкой, и я готова сызнова удариться в слезы.

Видно, в глазах у меня полно вопросов, потому что Клык с места в карьер докладывает:

— Не беспокойся. Все под контролем. Джеб хочет снова взять стаю под опеку. Вот я и решил, пусть они с Ангелом сами разбираются.

Скажите, что я храбрая, что храбрее меня нет на свете. Я сама вам об этом сотни раз говорила. Но самой себе доказать это куда как труднее. А ну, Макс, бери себя в руки.

— Ты возвращаться к ним собираешься?

— Не. — Он откидывает упавшие мне на лицо волосы. — Я лучше с тобой.

Лицо у меня загорелось надеждой, и скрыть ее я даже не пытаюсь.

— Ты же знаешь, что я про нас с тобой думаю. — И он, держась за ветку, наклоняется ко мне и целует в губы.

Мне кажется, что нас закружил ветер. Клык выбрал меня. Он здесь, со мной. А вдвоем с ним — и горе не беда. То есть, конечно, беда, но хоть не такая ужасная.

— Ну, и что нам теперь делать? — Мы в конце концов оторвались друг от друга, и я, затаив дыхание, жду его ответа. Доселе я всегда была лидером. Куда лететь, где и что делать — все это были мои решения. Но оказывается, гораздо проще спросить Клыка. Пусть теперь он решает.

— Я думаю… в Вегас. Давай в Лас-Вегас рванем.

— В Лас-Вегас? — тупо переспрашиваю я его. — Что мы там забыли?

— А чего? — Он ведет пальцем у меня по щеке, точно чертит след еще не просохшей слезы. — Недалеко, с толпой сольемся в два счета — там психов и уродов полно. Никто нас не заметит. И развлечений всяких куча.

Я улыбнулась и впервые за много часов вздохнула с облегчением:

— Вот и отлично. Давай в Лас-Вегас!

— Вы сохранили копию снятой информации? — Закончив просматривать записи, сделанные лаборанткой, прикрепленной к восьмой секции, начальник информационного отдела наклонился и посмотрел на экран. — Данные Объекта двадцать два выходят за пределы нормы. Его программа таких показателей не предусматривает. Давайте-ка хорошенько посмотрим на изображения.

Лаборантка быстро защелкала мышкой, и на экране замелькали неподвижные картинки. Пустая гостиная с одиноко горящей лампой сменилась кухней в полном беспорядке. Повсюду грязные тарелки, кастрюли, стаканы. Коробки с едой, которые никто не потрудился убрать в холодильник. Следующая картинка — длинный коридор с окнами по одной стене. Потом спальня.

— Это Объект двадцать два. Он спит в постели Объекта номер один, — поясняет лаборантка. — Объект номер один отсутствует. Объект двадцать два весь день тренировал крылья. Но ночью спит плохо. Сон неглубокий, прерывистый. Возможно, его циркадные ритмы[17]еще плохо отлажены. Судя по его физиологическим показателям, он или беспокоен, или несчастен.

— Возможно. Главный предмет его внимания отсутствует.

— Тогда понятно. Прежде чем лечь спать, он ходил по комнате, все в комнате перетрогал. Даже нюхал.

— Он перерабатывает информацию. Это хорошо. Но в ваших записях отмечено, что он не сделал попытки последовать за Объектом номер один. Вы можете это подтвердить стопроцентно?

— Его летные навыки непрерывно улучшаются. Но в настоящий момент на длинные перелеты он пока не способен.

— Это не имеет значения, — пренебрежительно перебивает ее начальник. — В его программе заложен императив следования за Объектом номер один. Он должен был использовать любые возможные средства. — Не исключено, что это только небольшое отклонение от нормы. — Он бросил заметки на стол. — А может быть, серьезный сбой программы. Держите эту сферу его показателей под особым наблюдением.

И начальник, резко крутанувшись на каблуках, стремительно выходит из лаборатории.

Лаборантка кусает губы. Как бы ни хорошо начальство разбиралось в деталях творческого и научного процесса, вечно оно забывает, что объекты — это не роботы.

Никаких сбоев программы она не видит. Душу-то не запрограммируешь.

Мы с Клыком продираемся сквозь уличную толпу, и я с энтузиазмом облизываю трубочку с итальянским спумони.[18]Для тех из вас, кто не бывал в Лас-Вегасе, объясняю: это странное место. Смесь Диснейленда и сомнительного типа американской трущобы. Только с морем спиртного, и все в клубах табачного дыма. Этакие аттракционы для взрослых.

— Я до смерти хочу в казино, — признаюсь я Клыку. — Пошли, а?

— Сначала придется еще три дня рождения устроить. Несовершеннолетним вход воспрещен.

Я удивленно поворачиваюсь:

— И когда это нас останавливало? Они просто боятся, что сумасшедшие дети профукают все родительские денежки. А мы, во-первых, не сумасшедшие, а во-вторых, денежки у нас не родительские, а собственным непосильным трудом заработанные. С риском для жизни, на КППБешных авиашоу.