Полет орла - Валентин Пронин

Обогнув Москву с юго-востока и оставив в стороне Подольск, русская армия вышла на Старую Калужскую дорогу. Затем пересекла речку Нару и разбила лагерь на ее берегу у села Тарутино. Таким образом русские войска прикрыли южные, не тронутые врагом губернии, Тулу с ее оружейными заводами и Калугу, где находились крупные продовольственные склады. Кутузов приготовился ждать и предпринял действия для срочного пополнения армии за счет отдаленных гарнизонов и большого числа донских казаков, которые прибывали стремительными отрядами под водительством своего верховного атамана Матвея Ивановича Платова.

На другое утро, едва поднялось затуманенное сентябрьское солнце, эскадроны французской гвардейской конницы выстроились в сплошную колонну. Следом за пехотными колоннами «Великой армии» они выступили, минуя безлюдное, брошенное село. За этой конной колонной двигался к Можайской дороге другой сплошной массив конницы, оставив до первой колонны весьма значительное пустое место.

На этом пустом месте ехал одинокий всадник на белой лошади в сером сюртуке и низко надвинутой на лоб черной треуголке. Он был сильно простужен, а потому тускло оглядывал местность и недовольно щурился. За ним, на большом расстоянии, ехала группа людей, не державших кавалерийского строя. Выглядела эта группа весьма пестро, ибо участники ее украшали мундиры белыми, красными и синими лентами через плечо, золочеными эполетами, ремнями и красовались сбруями своих коней, тоже отблескивавшими золотом, а также выделялись пышными плюмажами на шляпах и касках. Это был Бонапарт, а за ним на приплясовавших от сдержанного ликования конях следовали его прославленные на всю Европу маршалы. До Москвы оставался всего один переход. Настроение у этих господ было настолько приподнятое, как будто вчера в жесточайшем сражении не погибло несколько десятков тысяч человек, и столько же не стонало от тяжких страданий в санитарном обозе.

Итак, после Бородинского сражения русская армия скрытно, в ночном мраке, отступила, а это означало безоговорочную победу французов. От армии старика Кутузова не осталось даже следа. Она словно растаяла. Как исчезли и жители всех попадавшихся с краю дороги деревень. Ни одного дымка, ни одной курицы или собаки. Это было даже забавно. От Эльзаса до Немана и от Италии до Пруссии такого не случалось.

Солнце играло на штандартах, изящных касках и золотых орлах. И хотя это было изменчиво-бледное, северное русское солнце, оно все-таки очень веселило солдат, офицеров, генералов «Великой армии» и самого Бонапарта, хотя простуда портила ему торжество.

Часа в два пополудни, когда французские отряды поднялись на вершину холма, предварявшего вход в городское предместье, перед ними расстилался, сияя золотом церковных куполов, а также куполов крашенных в разные краски, город совершенно невиданный и невозможный на земле гармонично-строгой и уютной Европы.

– Этот день станет для всех нас прекрасным историческим воспоминанием, – говорил один из старых маршалов Наполеона, человек красноречивый и легко возбуждающийся. – Начинается новая эпоха, как началась некогда по всей Азии после побед Александра Македонского эпоха эллинизма. Каждый француз, завершивший русский поход, пойдет по пути славы перед взорами изумленных европейцев.

– С нами приехали прекрасные артисты оперы и «Комеди Франсез», – говорилось между генералами и офицерами. – Они устроют нам праздник, – задавались самовлюбленные парижане.

– Я уже сочиняю письмо для своего тестя, члена Академии, для своей прелестной Женевьевы и моей бедной любимой матушки, где называю этот невероятный город – городом Великого Могола, сердцем Азии, северными Фивами и Пальмирой перед новым Александром Македонским.

– Браво, Луи, у меня нет такого слога, как у вас, но я тоже восхищен и полон волшебных предчувствий.

Усатый гренадер вытянулся перед маршалом Дарю.

– Там приехал адъютант генерала Милорадовича. Он объявил: «Русские требуют дать свободно покинуть город последним раненым и сопровождающим их казакам, иначе они подожгут Москву».

Маршал Дарю приблизился к Бонапарту.

– Сир, – сказал он, саркастически усмехаясь, – там русский офицер угрожает поджогом. Побежденные ставят ультиматум. Что вы им ответите, сир? Они не очень обнаглели?

– Ладно, скажите им, что я разгневан. Но я согласен на их условия. И пусть придут эти их… как их… пусть придут бояре. Они обязаны знать правила сдачи города победителям. И скажите, население мы не тронем.

– Этот наглый посланник Милорадовича заявил, что Москва пуста. Что за вздор! Здесь живут полмиллиона человек. Они сошли с ума, может быть? – удивлялся Дарю.

Кто-то из генералов тоже рассказал новость. Оказывается, неаполитанский король пытался договориться с этими бородатыми конниками с пиками и арканами. Он хотел с ними подружиться. Они сначала объявили, что выбирают его своим «хетьманом» – это вроде выборного предводителя и полководца. Его величество Мюрат согласился. Тогда они с диким хохотом и свистом ускакали по улицам Москвы и исчезли.

Тишина и безмолвие города поразили Наполеона. В Москве было полное безлюдье. Наглухо забитые двери, закрытые ставни. Солнце освещало немощёные улицы с порыжелой травой у тротуаров. Первые желтые листья падали с деревьев и вызывали у корсиканца чувство дурного предчувствия и досаду от напрасного ожидания коленопреклоненного признания его победы. Наполеон приказал поднять над самой высокой кровлей московских царей свой личный штандарт – алый язык пламени с золотыми пчелами. Этот алый штандарт показался ему внезапно зловещим, и внезапно сжалось сердце всегда счастливого полководца. К тому же он серьезно заболел, руки сводила судорога. Он не мог написать не одного приказа, не одной реляции. Горло почти одеревенело, он не мог внятно говорить.

Армия, разбившись на большие группы, отдыхала за Москвою по деревням, хотя деревни были пусты. Гвардия обедала в Кремле. Артиллерия генерала Гриуа растаскивала стога крестьянского сена в Серебряном бору. В московской медицинской школе с мраморной лестницей на втором этаже обедали офицеры главного интенданта «Великой армии» – Матье Дюма. С ними обедал гладко выбритый, чисто одетый плотный человек лет тридцати. Его звали Анри Бейль, комиссар по интенданству.

Он чем-то отличался от других офицеров и чиновников. Во-первых, он не видел штурма Смоленска, и не присутствовал на Бородинском поле. Заметным казалось, что он приехал прямо из Парижа. Однако Бейль обладал странным качеством. Он не торжествовал победу при Бородине и не испытывал счастья от занятия Наполеоном Москвы. Он почему-то не ждал от этого грандиозного похода «Великой армии» ничего хорошего.

Обед был отличный, с тонким выдержанным вином. Под впечатлением усталости, последних боев и переходов все не могли сдержать оцепенения. Окна домов, выходивших на площадь, отражали темный пурпур осеннего заката. А багровый закат предвещал ветреную погоду. Проснувшиеся будили спящих, прислушиваясь к какому-то постороннему шуму с улицы.