Вариант «Зомби» - Виталий Романов

– Я и к ясновидящей сходила, – виновато призналась Варвара Петровна. – Фотографию ей показала.

– Ну?! Ну?! – Клоков даже попытался привстать.

– Лежи, лежи! – попросила его супруга.

Она помогла супругу опуститься на подушку. Заботливо поправила ее и продолжила.

– Так вот, гадалка сказала, что Дима жив. Она заявила это со стопроцентной уверенностью.

– Варя, они всем так говорят, по-моему, – горько усмехнулся Александр. – Большинство этих людей просто цинично наживается на людском горе.

– Саша, клянусь, тут другое! – испуганно замотала головой Варвара Петровна. – Я точно знаю: она предсказала моей подруге то, что впоследствии сбылось! Жанку врачи пугали, что ее отец умрет, если не сделать дорогостоящую операцию. Так вот, эта женщина «посмотрела» отца, по фотографии. Сказала, что в хирургическом вмешательстве нет нужды. Посоветовала, какие травы пить, как лечиться. Предложила попробовать, а через месяц снова пройти томографию. Отцу Жанны сделали повторное исследование, выяснилось, что необходимости хирургического вмешательства больше нет! Я сама была свидетелем этой истории. Жанка, когда сказали, что отец умирает, – ко мне прибегала, плакала. Потом, когда к ясновидящей ходила – я все это помню. И как повторное исследование делали. Все на моих глазах! У меня была гарантия, что иду к настоящему специалисту.

– Значит, эта женщина говорит, что Дима жив? – с надеждой спросил Клоков-старший.

– Ага… – шмыгнула носом Варвара. – Ты только держись, Сашенька. Мы его обязательно найдем. Или дождемся. Ты держись, не сдавайся.

– Я не сдамся, – хрипло ответил Александр Клоков и посмотрел на супругу. – Варя…

– Да?

– Мы ведь его неплохо воспитали? Образование дали. Парень умный, даже если попал в какую нехорошую историю – должен выпутаться. Правда?

– Правда, Сашенька. Только потерпи, ладно? Лежи. Не нервничай. У нас все будет хорошо. Ясновидящая сказала, что Димы сейчас нет в Санкт-Петербурге. Впереди у него трудная дорога, и надо молиться, чтоб справился с испытаниями, выпавшими на его долю.

– Значит, будем вместе, Варя! Будем молиться за сына, ждать его.

Дима не сразу решился войти в дом. Долго топтался у входа, несмотря на мороз. Здесь, на улице, оставалась иллюзия свободы, возможности что-то решать. Клоков понимал: как только переступит порог, вернется в мир людей, проблема выбора из двух зол вновь станет перед ним в полный рост.

И все же, на улице было слишком холодно, чтобы шляться до утра, тем более – без куртки. В конце концов Дима пришел к выводу, что утро вечера мудренее – все равно он упустил возможность подмешать адское зелье в чай Константину Лишневу. Значит, оставался только один шанс – завтра. И теперь уже поздно было что-либо менять. Выбор отложен. Успокоив себя такой мыслью, Дима тихонько пробрался внутрь.

Люди, уставшие от тяжелой работы, спали. Борис Седов негромко похрапывал. Святослав Фокин и Саша Гарин сопели во сне: видимо, подхватили легкий насморк, и это сказывалось. Константин Лишнев лежал на спине, но беззвучно, в отличие от Седова. И только Марат Доценко сидел возле печки, спиной ко входу. Приоткрыв створку, он задумчиво смотрел на красные угли.

Дима тихо залез под одеяло, даже не снял одежды – очень замерз на улице. Сжался в комок, замер, пытаясь согреться. Сон все не шел, и Клоков то лежал с закрытыми глазами, то смотрел в потолок. Прошло довольно много времени. Потом в темноте раздался голос Лишнева:

– Марат, ты чего спать не ложишься?

– Не спится чего-то, – тихонько откликнулся Доценко и обернулся. – Мешаю, что ли?

– Да не, ты не мешаешь. Этот вот чуток напрягает…

Верзила махнул рукой в сторону Бориса Седова, который все так же похрапывал, лежа на спине.

– Да, сразу видно, что в армии не был, – согласился Марат. – Там храпунов быстро отучают от «концертов». Помню, я по первости сильно уставал. Тоже на спину заваливался. Как упал – так и спишь. Во сне по неволе храпеть начинаешь. Пару раз на морду портянки положили – еще как подействовало! Быстро поумнел.

– Во-во, – согласился бывший спецназовец. – А этот – знай выводит… Слышь, Маратка, может, ему на нос потники сложить, а?

– Да ну его на хрен, Костя! – тихонько засмеялся Марат. – Отучим и без таких мер. Все же здесь не казарма.

– Дааа, не казарма, – вздохнул Лишнев. – Но, ты понимаешь, я все чаще думаю, что там жизнь лучше, чем здесь.

Константин сделал упор на слове «там», чтобы Марат понял, о чем речь. Понял и Дима Клоков, который лежал с открытыми глазами и слушал чужой разговор.

– Да, – поддержал Доценко. – Там, кажется, честнее. Есть черное и белое. Свои и чужие. В чужих надо стрелять. Своих надо прикрывать, и они прикроют тебя. Там есть продажные твари, готовые расплатиться за что-либо твоей жизнью. Но они, по счастью, долго не живут. Есть тыловые крысы, нажирающие морду. Ни о чем не думающие, кроме своей мошны. Таких видно за километр. Есть дуболомы: не дай Бог попасть к «деревяхе» под командование, если какая серьезная заварушка.

Марат и Константин отлично понимали друг друга.

– А тут – ни черного, ни белого, – продолжил Лишнев. – Тяжело мне, Маратка. Злой я. Злой и чужой здесь. Чувствую, тут нет места для меня. Если б газом не траванулся – ни за что б не ушел на «гражданку»…

– И мне тяжело, – признался Доценко. – А что делать?

Лишнев помолчал, видимо, не зная, как ответить.

– Грязи много, – наконец вымолвил он.

Койка под ним скрипнула, Лишнев повернулся на бок.

– Грязи и там много, – не согласился Доценко. – Расскажу тебе одну историю. Помню, я первый контракт подписал, перебросили на Кавказ, только-только. Но не в Чечню, а на линию Абхазия—Грузия. Ну и вот, прибыли мы на позиции, разместились. Жратву нам прямо в траншею приперли. Лежим мы, хавчик уминаем. Вдруг смотрю, к котелку, который в сторону поставили – чуть ли не за пятьдесят метров от позиций, – мужик подполз. Уселся за пригорком, жестянку на колени пристроил – и давай рубать. Хлеб, картошку с тушенкой. Водой из фляги запил. Съел все, котелок оставил, пополз куда-то в сторону. Я за ним наблюдал. Забился мужик в щель, накрылся шинелью, замер без движения.

Я у бойцов, кто не первый день, спрашиваю, что это, мол, за фигня. Что за человек? Наш, говорят. Спрашиваю: а чего рубает отдельно от всех? Помолчали они, помялись, а потом рассказали.

Бой был какой-то, за село, теперь название и не вспомнить уже. Выветрилось начисто. Мужика того контузило, сознание потерял. Очнулся в плену. Только в себя чуть пришел – очухаться дали, чтоб соображал и понимал, что с ним делают, – изнасиловали всем скопом. А потом били до полусмерти. Пока дышал еще – вытащили на нейтральную полосу, умирать бросили.

Выжил он каким-то чудом. Отлежался, уполз к своим. Да только не человек он для всех – опустили же. С тех пор спит в стороне, жрет тоже. Каждую ночь на другую сторону уползает. Без оружия, только нож с собой берет. Утром возвращается – руки по локоть в крови. Мстит. Говорят, смерти ищет. Да не берет его смерть. Так и живет: спит, жрет и снова за линию фронта, с ножом. Резать. Везде чужой. Ни там, ни тут. Разве так лучше, Костя? Там тоже грязь.