Иудеи в Венецианской республике. Жизнь в условиях изоляции - Сесил Рот

С незапамятных времен венецианские евреи хоронили своих мертвецов на острове Лидо, на плоском песчаном берегу, позже ставшем популярным курортом, который защищает Венецию от волн Адриатики. Здесь уже в 1386 году правительство уступило двум евреям, выступавшим от имени всей общины, клочок земли возле бенедиктинского монастыря. Именно там устроили место последнего упокоения для евреев. Два с половиной года спустя евреям разрешили обнести участок простой оградой, чтобы избежать частого для того времени осквернения могил. Позже всех умерших в Венеции евреев хоронили на кладбище в Местре. Однако после возрождения венецианской общины евреев снова начали хоронить на Лидо. Первоначальный участок неоднократно расширяли – в 1578 году и позже. Во время войны с Турцией в 1671 году на острове Лидо появились военные укрепления, а кладбище закрыли, впрочем, ненадолго. Именно там, под кипарисами, евреи продолжали хоронить своих покойников вплоть до недавних времен, на одном из самых живописно расположенных «домов жизни» в мире (современное кладбище, открытое ближе к концу прошлого века, находится буквально в нескольких шагах от старого). Здесь похоронены все великие фигуры венецианского гетто: Элия Левита, Леоне да Модена, Симоне Луццатто и многие другие. Большинство эпитафий на иврите; местные стихотворцы сочиняли их в искусной и сложной форме древнееврейского стихосложения, принятой в то время, хотя для современных ушей кажется, что подобная форма едва ли годится для такой торжественной цели. Многие эпитафии составлены на испанском или португальском языках; в некоторых случаях их венчают дворянские гербы, которые носили марранские семьи на Пиренейском полуострове. На многих надгробных плитах имеются и другие официальные символы. Так, на надгробии некоего Коэна изображены руки, раскинутые в жесте пастырского благословения. На надгробии Леви изображен кувшин, поскольку покойный был наделен привилегией омывать руки священнослужителя перед тем, как тот благословлял собравшихся. Несколько эпитафий, настоящие лингвистические диковинки, составлены сразу на нескольких языках; строфы приводятся то на иврите, то на итальянском, то на испанском. Такой прием кажется сейчас скорее уловкой, чем проявлением почтительности. На некоторых надгробиях мрамор остался таким же белым, а буквы на нем – такими же ярко позолоченными, как в тот день, когда они были выбиты.

Все набожные евреи считали своим долгом проводить покойного до места его последнего упокоения – или пройти за гробом хотя бы часть пути. На носилки с телом раввина или ученого человека клали экземпляры составленных им книг. Если человек погибал насильственной смертью, гроб покрывали его окровавленной одеждой. Особо выдающихся покойников вначале несли в ту синагогу, где он молился в течение жизни, и клали на катафалк, после чего проводили поминальную службу. Оттуда все еврейское население провожало покойника к воротам гетто. Там, в сопровождении не менее десяти плакальщиков из числа его близких людей, тело перевозили на Лидо в гондоле. Позже такой способ перевозки вызвал некоторое замешательство раввината. Раввины долго спорили, можно ли пользоваться такими средствами перевозки, если похороны проходят, например, в праздничный день. В Государственном архиве Венеции сохранилась карикатура XVII века. На ней изображены еврейские похороны. Карикатуру рисовал какой-то досужий клерк, не слишком почтительно относившийся к еврейским обычаям. За всеми приготовлениями к похоронам надзирал специальный орган, Hebrat Gemillut Hasadim, приданный каждой общине; он копировал последнюю «милость», о которой патриарх Иаков просил своего сына. Некоторые оставляли распоряжения, чтобы их тела впоследствии доставили в Палестину и захоронили в освященной земле. В таких случаях погребение на Лидо считалось временным.

О приеме и развлечении гостей гетто заботились особо. В определенных пределах гости могли рассчитывать на чью-то личную щедрость. Однако в Тревизо в XV веке глава конгрегации доставал из урны билеты; арендаторы домов, на которые выпадал жребий, обязаны были приютить бедных путешественников. Нечто подобное в то время существовало и в Венеции. Однако позже, когда община разрослась и гетто наложило некоторые ограничения, такая система стала невозможной. Поэтому в гетто появился приют, или хекдеш (буквально «имущество, выделенное на нужды благотворительности»), наполовину больница и наполовину постоялый двор, где бесплатно принимали бедных странников на несколько дней. Приют содержался на добровольные благотворительные взносы; иногда служка обходил дома жителей и собирал благотворительные взносы. Перед отъездом путника снабжали едой и мелкими деньгами, чтобы он мог добраться до соседнего города. За это отвечало общество Hebrat Zedah la-Derek. В исключительных случаях чужестранцев также снабжали рекомендательным письмом, подписанным всеми раввинами общины. Подателя письма характеризовали с самой лучшей стороны в расчете на щедрость единоверцев. Так поступали в особенности с теми, кто хотел собрать денег на приданое дочери, выкупить плененного родственника и т. п. Для путников побогаче в каждом итальянском гетто имелись постоялые дворы или гостиницы. Самая известная гостиница в венецианском гетто начиная с 1792 года располагалась в здании на территории Старого гетто, хотя в гетто имелись и другие постоялые дворы. Перед заселением каждый путник должен был получить разрешение от Esecutori alla Bestemmia, в чью задачу входило не допускать в гетто неверных. Конечно, именитые посетители, например раввины из Святой земли, могли рассчитывать на гостеприимство отдельных обитателей гетто, невзирая на общую тесноту. Многие богатые обитатели даже соревновались за право принимать таких гостей у себя во время их пребывания в Венеции.

В Венеции, как и в других местах, система школьного образования отличалась широтой и всеохватностью. Самые богатые нанимали своим детям наставников, иногда обладавших значительной ученостью. Они жили в домах у своих учеников. В число изучаемых предметов входили не только древнееврейский язык и иудаика, но и итальянский, а в некоторых случаях и латынь. В расписание обычно включали музыку и танцы; как ни странно, их часто преподавали люди, славившиеся своими раввинистическими познаниями! Довольно часто объяснения к урокам давались в стихах, и на иврите, и на местном языке. Не были забыты великие классики итальянской литературы – Данте, Петрарка и Ариосто; в гетто их знали так же хорошо, как и за его пределами. Фундаментальные философские труды классиков были доступны как в оригинале, так и в переводах на древнееврейский язык. Такое разностороннее образование было доступно не каждому ребенку. Тем не менее в гетто существовала неплохая система образования задолго до того, как мысль о всеобщем образовании распространилась повсеместно. Каждый «народ» содержал собственную школу, в которой могли бесплатно учиться все дети, как мальчики, так и девочки.

Разумеется, посещение школы не считалось обязательным; однако в принуждении не было необходимости, поскольку мысль о недопустимости образования для детей была совершенно чуждой евреям, в каких бы скромных обстоятельствах они ни жили. В поразительно современном духе количество учеников в классах тщательно регулировалось. Самых нуждающихся учеников в школе кормили. Общество «облачения голых» распределяло одежду среди беднейших учеников, а также нуждающихся учителей. Ежегодно проводили благотворительный сбор денег на празднование Хануки. Конечно, такое публичное образование, по сути, не было чисто религиозным, хотя изучение религии считалось основополагающей нравственной обязанностью. Даже в публичных школах преподавали не только иудаику, но и местный язык. Поэтому в тот период, когда повсюду распространялась неграмотность, в гетто неграмотность считалась явлением исключительным, если вообще существовала.