Иудеи в Венецианской республике. Жизнь в условиях изоляции - Сесил Рот

Евреи пострадали от смены власти больше своих соседей. Правда, система гетто, бытовавшая в прошлом, и все, что с ней отождествлялось, так и не восстановили. Тем не менее, помимо того, что евреи, вместе со своими согражданами, вынуждены были подчиняться иноземному правлению, они утратили гражданские права, которыми пользовались предшествующее десятилетие. Их желание доказать свою полезность привело к одному важному результату. В отношениях общины с внешним миром сочли необходимым заменить старомодных раввинов людьми, которые получили современное образование и полностью подходили на эту роль. В 1829 году в Падуе учредили знаменитый Istituto Rabbinico Lombardo-Veneto, прототип всех современных еврейских богословских семинарий и предтечу нынешней Collegio Rabbinico Italiano во Флоренции. Главой нового учреждения назначили Самуэля Давида Луццатто из Триеста, чья семья полвека назад из-за преследований вынуждена была покинуть венецианскую территорию. В этом человеке словно возродились огромные знания и острый интеллект итальянских раввинов предшествующих поколений. Его считали одним из самых передовых ученых с мировым именем в своих областях[31]. Так за короткий период времени Падуя снова превратилась в крупный центр гебраики и Мекку для еврейских студентов со всей Европы, как четыре столетия назад.

Впрочем, надежды, порожденные основанием Института, оказались краткосрочными. Евреи по-прежнему страдали от тройного неравенства: как исповедующие презираемую веру, как люди, которыми плохо управляли, и как итальянцы, очутившиеся под иноземным правлением. Последствия вскоре дали себя знать. В 1848 году в венецианской истории произошла последняя героическая вспышка, которая восхитила весь мир и ненадолго возродила славные традиции Светлейшей республики. Когда до Венеции дошли известия о январской революции в Вене, австрийское иго было сброшено со сверхчеловеческими усилиями, и в городе провозгласили республику. Шаг оказался преждевременным, обреченным на неудачу. И все же новая демократическая власть продержалась целый год и капитулировала только после трехмесячной героической обороны от осады.

«Душой» Временного правительства стал Даниэль Манин, однофамилец последнего дожа. Совпадение, однако, было чисто случайным. Манин не принадлежал к старинному патрицианскому роду. Его отец был сыном евреев-выкрестов из Вероны, Самуэля и Аллегры Медина, которые взяли фамилию Манин в честь своего крестного[32]. Мало найдется в XIX веке фигур таких чистых и благородных, как этот последний венецианский герой, чьи предки обрели защиту льва святого Марка, спасаясь от иностранного угнетения. Хотя сам Даниэль Манин не сохранил официальных связей с еврейской общиной, смена правительства означала для венецианских евреев временную ликвидацию всех вопиющих ограничений, которые заново ввели при австрийском правлении. 29 марта 1848 года объявили о полном равенстве всех граждан. Декретом, принятым год спустя, отменили особую, унизительную форму присяги для евреев. В то же время попытка патриарха добиться регуляризации тайного крещения новообращенных провалилась благодаря патриоту-священнику Никколо Томмазео, который стал министром по делам религии.

Нет ничего удивительного в том, что евреи с воодушевлением примкнули к революционному движению. В Национальной гвардии, которая храбро обороняла город, насчитывалось свыше десятка офицеров-евреев и пропорциональное число рядовых. Леоне Кинкерле, который сыграл видную роль в событиях прошедших героических дней, стал во Временном правительстве министром сельского хозяйства и торговли; Исаак Пезаро Маврогонато был министром финансов. В числе представителей Национальной ассамблеи были два раввина от еврейской общины, Авраам Латтес и Самуэль Ольпер. Последний, пылкий оратор, как говорят, объявил после учреждения демократического правительства, что отныне нет разницы между евреями и католиками – теперь все они без исключения итальянцы. Это он инициировал один из самых ярких шагов ассамблеи в пользу свободы; правительство поручало ему несколько деликатных дипломатических миссий. Латтес, его коллега, также находился среди первых организаторов обороны, особенно в своей общине. Он призывал единоверцев жертвовать все средства в патриотические фонды и записываться в Национальную гвардию, несмотря на возможное нарушение субботы и религиозных праздников. Особенно он отличился благодаря преданности и самопожертвованию во время вспышки холеры, которая сопровождала осаду. Другими достойными упоминания фигурами были Авраам Эррера, Чезаре делла Вида, Анджело Леви и барон Джакомо Тревес, которого избрали в ассамблею рекордным количеством голосов; он уступал только самому Манину и Томмазео. Даже гетто пострадало за революцию во время артиллерийского обстрела. 17 августа 1849 года в Испанскую синагогу попал снаряд. К счастью, он не взорвался[33]. В число «сорока», которых выслали из города вместе с Манином за участие в революции, входили и представители народа, из которого происходили его предки. Наверное, еще никогда евреев в такой степени не отождествляли с патриотическим движением.

Казалось, что борьба и самопожертвование были тщетными. Однако в 1866 году ненавистное австрийское правление было, наконец, свергнуто, и Венеция объединилась с Итальянским королевством. По указу от 4 августа все граждане в новообретенных владениях объявлялись равными перед законом; история угнетения евреев в Венеции подошла к концу. В силу стремления к религиозному равенству в середине XIX века дискриминационным сочли даже слово «община»; в результате дела синагог и прочих религиозных учреждений теперь управлялись Братством (Fraterna Generale di Culto e Beneficenza), основанным после французской оккупации в 1806 году. Какая разительная перемена по сравнению с прежними временами, когда Священная венецианская конгрегация прославлялась и почиталась во всех местах, где обитали евреи! Из небольшой группы общин, центром которых прежде была Венеция, в XX веке еще сохранялась падуанская и веронская, в то время как остальные пришли в полный упадок.

Венецианская община далеко отошла от своей былой славы. Еврейское население города, которое в дни расцвета приближалось к 5 тысячам человек, сократилось почти вполовину. Почти никто из потомков первых обитателей не остался жить в гетто; в том квартале живут почти исключительно христианские семьи. Две старинные синагоги, где раньше трижды в день собирались толпы народа, полностью исчезли, а другие больше не открываются регулярно для богослужений даже в дни главных праздников. Тем не менее в бывшем гетто еще сохраняются черты прежней еврейской жизни. У старого рыбного рынка, выходящего на канал Каннареджо, можно войти в узкий проход, рассмотреть петли, на которых раньше висели массивные ворота, и попасть в гетто. Несмотря на пожары, оно выглядит примерно так же, как триста лет назад. Главная улица с лабиринтом переулков не очень изменилась по сравнению с тем памятным днем, когда ворота сняли с петель и гетто пришел конец. Можно по-прежнему восхищаться старыми синагогами, где когда-то молились люди, сыгравшие столь важную роль в жизни евреев. Старинные здания во многом остались неизменными. Мало все еще существует в Европе мест, в которых так замечательно сохранился архитектурный фон прошлой еврейской жизни. Не нужно много воображения, чтобы представить себе на этих узких улочках людей в красных шляпах… Они жили, любили, учились и ссорились – ничто человеческое не было им чуждо. Можно по-прежнему представить три банка в Новом гетто – «Красный», «Желтый» и «Зеленый», – окруженные молящей толпой заемщиков или заимодавцев. Немного в стороне от остальных держатся купцы в тюрбанах из Леванта и вежливые беженцы из Испании и Португалии в сопровождении ярко одетых женщин; служанки несут длинные, затейливо вышитые шлейфы их платьев. В гуще людей можно разглядеть и смиренную фигуру Леоне да Модены, которого соплеменники считали одновременно гордостью и позором гетто. Он спорит с гостем-вельможей из-за какого-то неясного места в ученой книге или с грустью вспоминает вчерашний карточный проигрыш. Современный мир знавал сообщества крупнее, состоятельнее и даже ученее. Однако по богатству еврейской жизни, по ее живописности и теплой человечности ничто не способно сравниться с венецианской общиной в дни ее расцвета.