Кит на пляже - Винко Мёдерндорфер

Я чувствую, как крепко папа держит меня за руку. Боится, что я убегу от него в свою комнату.

– Я дала ему инсулин, – говорит мама, кивнув в сторону Игоря, который что-то на это мычит.

– Ника не хочет больше ходить на йогу, – обеспокоенно говорит папа.

– Мы же заплатили за весь год, – говорит мама, не глядя на меня.

– Могу вернуть, – отвечаю я. – У меня есть сбережения.

– Да не в этом дело, – вздыхает папа и садится на стул у двери, что означает, что мне осталось только канапе напротив мамы с Игорем. Я точно знаю, почему он выбрал это место. Если я захочу убежать к себе в комнату, он сможет перегородить мне путь.

– И на испанский не буду больше ходить. И на скульптуру.

Оба некоторое время ничего не говорят.

– Испанский же у тебя отлично идёт, – говорит папа. – Ведь чем больше языков ты знаешь, тем…

– Это почему? – перебивает его мама, не отрывая взгляда от кулинарного шоу. – У тебя с языками всё хорошо. Лучше всех.

– Я хочу быть нормальной, – отвечаю я.

Папа замирает. Сидит тихо, без всякого движения. Как будто превратился в фотографию. Игорь что-то бормочет и закрывает глаза. Когда ему дают инсулин, всегда так. Он ведёт себя тихо, как будто его нет. Он и так-то всегда как будто с другой планеты, но после дозы инсулина отсутствует ещё больше. Мама некоторое время молчит, потом берёт пульт, который лежит рядом с ней, и выключает телевизор.

– В каком смысле? – наконец говорит она и поворачивается ко мне с видом царствующей герцогини.

Допрос начался.

– Хочу быть нормальной. Как все, – отвечаю я.

– Так ты нормальная, – говорит папа. – Самая нормальная девочка.

– Я не хочу быть самой нормальной. Просто нормальной, и всё! – отвечаю я в ту же секунду и сама слышу, что повысила голос, хотя не собиралась.

– Что значит просто нормальной? – удивляется мама, как будто я сказала что-то невразумительное.

– Просто нормальной. Не более нормальной, чем Игорь. Понимаете?

Они молчат и изумлённо смотрят на меня. Тогда я продолжаю:

– Игорь у нас ненормальный, вот вы и хотите, чтобы я была нормальной за двоих.

– Это неправда, – возражает папа.

– Конечно правда. Ещё как правда! Потому что он умственно отсталый, потому что он неполноценный, потому что он придурок…

– Эй, Ника, Ника! – пытается успокоить меня папа. Игорь слегка очнулся от своей инсулиновой спячки. Слово «придурок» всегда его будоражит. Может быть, я употребила его нарочно. Да, конечно, нарочно.

– Он придурок, вот вы и хотите, чтобы я была гением, чудо-ребёнком.

– Мне кажется, проблема не в этом, – откликается мама. – Проблема в том, что тебе стыдно за такого брата. Ты даже одноклассникам не рассказала. Вчера они были изумлены. Они мне сказали, что ты их никогда не звала домой, даже не показала, где мы живём, хотя это совсем близко от школы. Тебе стыдно!

– А вам стыдно за собственного ребёнка! – огрызаюсь я.

– Что?! – Папа не знает, удивляться ему или возмущаться.

– Думаете, я не вижу? Думаете, я тоже придурок? – продолжаю я на всех парах. – У нас никогда не бывает гостей, мы всё время одни…

– Мы только что переехали! – восклицает мама.

– Так и во Франции было то же самое. Раз в год кто-нибудь, может, приходил. На Новый год никогда никого не было.

– Праздники – дело семейное, – говорит папа.

– Да мы ничего не скрываем, правда, Игорь, мы же тебя не прячем? – Мама поворачивается к Игорю, который беспокоится всё сильнее.

– Нет, нет, не-е-е-е… играть в прятки, давайте… – говорит он, потому что опознал слово «прячем», и переводит свои маленькие косые глаза с мамы на папу и обратно.

– Так почему мы тогда ходим в зоопарк только в плохую погоду, когда идёт дождь? – кричу я.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает папа.

– Потому что в плохую погоду там почти нет посетителей. Поэтому мы отправляемся в зоопарк всегда, когда идёт дождь. Чтобы Игоря увидело как можно меньше народу! – кричу я. – Вы его прячете. Вам стыдно, что у вас такой сын. С какой стати я-то должна себя вести по-другому?

– Зоопарк! – зашевелился Игорь. – Обезьянка, обезьянка, обезьянка…

– Это не так! – Мама старается изобразить страшное недовольство.

– У обезьянки попа, – бормочет Игорь, – попа, попа, попа… – Он смеётся и обеими руками закрывает лицо; он всегда так делает, когда ему что-то сильно не нравится.

– И если мы куда-нибудь едем, то выбираем такие места, где будет поменьше народу, – продолжаю я с неослабевающей силой. – А в отпуск вообще в пустыню, на необитаемый остров, подальше от людей, подальше вообще от всего.

– Это лучший отдых. – Мама уже немножко оправдывается.

– Потому что вам стыдно! Вот почему! И меня с собой тащите. Мне тоже стыдно.

– Мне не стыдно собственного сына! – Мама напористо повышает голос, но выходит неубедительно.

– Не-е-е-е кричать, не-е-ет… Игорь не любит, нет, нет, не-е-е-ет… – громко бормочет Игорь, не убирая рук с лица.

– Ну а почему ты всегда в чёрном? Как будто в трауре. Я же помню, что ты когда-то была весёлая. На фотографиях у тебя светлая одежда. Когда я была совсем маленькая, ты вообще что-то розовое носила. Когда мне было два, мы вместе задували свечки. Вы смеялись. Мы все втроём смеялись. Были счастливы. А сейчас нет.

– Я не из-за Игоря так одеваюсь, – возражает мама, – совсем не из-за него. Просто я стала старше, вот и всё.

– У тебя вообще нет подруг. Ты никуда не ходишь. Работу бросила! – Обвинения лезут из меня с неодолимой силой. Хочу высказать всё, что долго хранилось у меня в душе.

Папа подаёт голос:

– Ника, ты не смеешь…

– Смею! – кричу я.

– Не-е-е-е кричать, не-е-е-е… – мычит Игорь; он поворачивается и зарывается лицом в диван.

– Я смею не быть лучшей! – Я встаю, нависаю над папой. Он сидит на стуле и смотрит на меня, как будто видит впервые. Действительно, такой он меня ещё не видел. Я и сама себе удивляюсь. Я никогда не говорила так громко, не кричала. Может, только когда болела за наших парней на баскетболе. От каждого предложения, от всего, что я кричу в лицо родителям, мне становится легче. Как будто тяжёлые камни, скопившиеся в моей груди, один за другим выпадают из моего тела. – Я смею быть весёлой, не бояться, что вы скажете, что подумаете!

Папа смотрит на меня снизу вверх. Вид у него с каждой секундой всё серьёзнее; нижняя губа слегка шевелится. А из меня продолжает изливаться всё это:

– И на фехтование больше не пойду. Я не виновата, что твой сын никогда не станет чемпионом ни в каком виде спорта…