Кровавый след бога майя - Юлия Алейникова

А в доме за задернутыми шторами тишина и счастье. И Ах Пуч, присмиревший, сытый — ему, должно быть, нравится зарево за окном. Своих он не тронет, Николай это чувствует. И еще многое он теперь чувствует и знает.

Вот на прошлой неделе он встретил в университетском коридоре знакомого, энергичного молодого партийца. Идет бодрый, на лекцию торопится, а Николай ясно видит дыру у него во лбу. Руку ему пожимает, а сам с ужасом на дыру глядит. А через пару дней партиец исчезает, и никто больше о нем не вспоминает, разве что шепотом и только с глазу на глаз.

Или вчера — он сидел на кафедре в перерыве между семинарами, листал свои заметки, а потом поднял глаза и встретился взглядом с коллегой, кротким, прилизанным Павлом Сергеевичем. И сразу догадался, что тот готовится написать донос в ОГПУ, более того, занимается такими делами регулярно.

Он подсел к Павлу Сергеевичу. Внутренний голос подсказывал, как говорить, что делать, и стрелка на компасе судьбы стала смещаться. Он как будто видел, как каждое слово сдвигает ее в сторону самого Павла Сергеевича. А сегодня утром в коридорах стали шептаться, что ночью Павел Сергеевич выбросился из окна, когда за ним пришли. И таких примеров множество.

Неожиданно для себя самого Николай заделался коллекционером. Однажды, еще до рождения Оленьки, он возвращался через Сенную площадь, шел уставший, по сторонам не смотрел и чуть не налетел на какую-то даму. Не глядя, он попросил прощения, но дама его окликнула. Он узнал жену математика Гаврилова Веру Аркадьевну. С Гавриловым он был близко знаком и даже несколько раз бывал на музыкальных вечерах, которые для друзей устраивала хозяйка дома.

— Вера Аркадьевна! — Он с испугом взял ее под локоть. — Что вы здесь делаете?

Сенная площадь была не самым спокойным местом. На этом стихийном торжище, как каждому было известно, граждане сомнительной наружности толкали из-под полы всякую всячину.

— Разве вы не знаете? — Она заглянула ему в глаза. — Иван Кириллович арестован. Месяц назад.

— Не знал. — Сейчас он, наконец, заметил фиолетовые тени под глазами и затравленный взгляд. — В университете говорили, что он хворает.

— Ах, Николай Иванович, мы даже не знаем, жив ли он. — Она всхлипнула, и он вдруг заметил, какая она маленькая и сгорбленная. — А меня с работы уволили. Не представляю, как они узнали. Дочка, слава богу, замужем, у нее другая фамилия, а вот Петя… — Она, не договорив, спрятала лицо в платочек.

— Уволили? Как же вы живете?

— Да вот. — Она приподняла картину, на которую он не обратил внимания. Это был небольшой набросок в старинной позолоченной раме.

— Постойте, это похоже…

— Это Кипренский. Портрет бабушки моего мужа, она была знакома с художником. Это семейная реликвия. Если бы не обстоятельства… — Она снова всхлипнула. — Это самое ценное, что у нас есть.

Николай Иванович оглянулся на самовары, фарфоровых слоников, расписные вазы, канделябры, на серебряные ложечки в испуганно сжатых ладонях, на шкатулочки, на сомнительной ценности побрякушки.

— Давно вы здесь стоите?

— Третий день.

— Идемте. — Он решительно взял ее под локоть.

— Куда?

— К нам. Вам нужно согреться, выпить чаю.

— А как же картина?

— У меня есть кое-какие сбережения, конечно, они недостаточны…

— Николай Иванович, о чем вы говорите? Я была бы рада получить за нее хоть что-то!

Так Кипренский оказался на стене в столовой. Сбережений не было никаких, а вскоре должна была родиться Оленька.

Но, как всегда, все утряслось самым неожиданным образом. Через неделю после встречи с Верой Аркадьевной в самом начале Забалканского проспекта, который большевики переименовали в Международный, какой-то гражданин в дорогих штиблетах и лихо заломленной шляпе попытался вскочить на подножку трамвая, поскользнулся и угодил прямиком под колеса идущей следом машины. Вокруг пострадавшего тут же собралась толпа. Николай тоже подбежал. Зрелище было ужасным: у бедняги кровь хлынула горлом — не иначе, внутреннее кровотечение. Николай стал выкрикивать в толпе доктора. Доктора не оказалось, постовой побежал вызывать карету «Скорой помощи». Гражданин между тем захлебывался кровью. Что оставалось делать? Николай попытался его перевернуть. Увы, к приезду «Скорой» несчастный скончался.

А в руках у Николая, как в тот памятный день на берлинском вокзале, осталось портмоне из добротной свиной кожи, туго набитое рублями и валютой. Погибший оказался иностранцем. Хуберт Зайдль, специалист по гидравлическим машинам.

Спустя какое-то время он снова встретился с Верой Аркадьевной. Она подкараулила его возле университета и представила седовласой даме в старомодной шляпке. У дамы были испуганные глаза.

— Николай Иванович, это моя подруга Лидия Константиновна. У нее огромное несчастье. Нужны деньги, обратиться в скупку она боится. Вы не могли бы помочь?

— У меня есть Брюллов, — запинаясь и пугливо поглядывая на него, проговорила Лидия Константиновна. — Но картина большая, принести ее сюда невозможно.

— Лидия Константиновна живет на Фонтанке, недалеко от Михайловского замка, — засуетилась Вера Аркадьевна. — Умоляю, помогите ей, у нее безвыходная ситуация: речь идет о спасении сына!

Так он стал обладателем «Портрета неизвестной». Надо сказать, Вера Аркадьевна всячески способствовала его превращению в страстного коллекционера. С ее легкой руки в квартиру на Екатерининский канал перекочевали Саврасов, Шишкин, Левитан и небольшое полотно Репина.

Все это, конечно, хоть и доставалось ему за бесценок, было совершенно не по карману простому советскому служащему. Средств, которые Николай зарабатывал честным трудом, едва хватало на жизнь. Но всякий раз, когда ему предлагали купить очередную картину или рисунок, деньги волшебным образом находились. За ними всегда стояла чья-нибудь смерть, но сам Николай больше никого не убивал. Когда ему казалось, что Ах Пуч недоволен, он ловил в подвале крыс (хитроумную крысоловку пришлось сконструировать самостоятельно), сворачивал им шеи и поливал свежей кровью золотого уродца.

А время шло. За плотно задвинутыми шторами по ночам вздрагивали соседи. Люди вокруг боялись звонков в дверь, боялись говорить, думать, дышать, жить. Николай был спокоен. В его доме звучал детский смех, подрастала Оля, родился Юрочка, жена по вечерам играла на фортепиано. Здесь читали вслух, играли в шарады, мечтали, любили, видели сладкие сны. Если на горизонте появлялись тучи, Николай узнавал о них заранее и успевал принять меры.

Только однажды он испугался по-настоящему. В эту ночь он увидел сверкающие глазницы черепа богини судьбы. Они втягивали его в темный водоворот, из которого не было спасения.

Ленинград, 1941 год

— Лиза, вы должны уехать! — твердил он как мантру.